«К тому времени я уже три года слушал христианские радиопередачи. Я знал, что Бог есть. И очень хотелось встретить взрослого и более опытного христианина, который смог бы меня наставить».
Олег Шевкун — в беседе с Татьяной Дьяченко и Кристиной Тельпук, а также со зрителями и слушателями.
Прямой эфир: 25 июня 2020.
Татьяна ДЬЯЧЕНКО: Добрый вечер, друзья, в эфире 13-й выпуск проекта «Верить. Видеть. Жить», у микрофона Олег Шевкун. Но вы не пугайтесь, это не голос изменился у Олега – просто Олег у нас сегодня выступает в роли гостя. Олег, здравствуй!
Олег ШЕВКУН: Да, добрый день, всем привет!
Т. ДЬЯЧЕНКО: Сегодняшний эфир буду вести я, Татьяна Дьяченко, и помогать мне будет в этом моя соведущая, подруга и единомышленница Кристина Тельпук. Кристина будет заниматься чатом. Есть ли уже у нас гости?
Кристина ТЕЛЬПУК: Да, нас смотрят, приветствуют. Степан Дёмин, Алия, привет!
Т. ДЬЯЧЕНКО: Замечательно, мы, конечно же, постараемся дать возможность нашим зрителям тоже принять участие в беседе. Прошло уже 12 выпусков проекта. У нас были разные гости, самые разные истории. Мы слышали о том, каков у людей духовный путь, как они приходят к Господу. И конечно, мы сейчас спросим у Олега: расскажи, пожалуйста, как это было у тебя?
О. ШЕВКУН: История на самом деле была достаточно длительной, попробую рассказать её покороче. Хотя история тоже великолепная. Я начал задумываться о Боге, о вере, когда мне было лет шесть, ещё до школы точно. У нас на даче была пожилая родственница, которая как-то стала мне говорить: «Вот посмотри на солнышко! – а я ещё в очках, – видишь пятнышки на солнышке?» Знаете, если посмотришь на солнышко, любые пятнышки увидишь. «Да!» – говорю. А она говорит: «Вот, это Боженька на солнышке сидит и на землю смотрит».
У меня, правда, возник первый вопрос: как Он там не сгорел? Но всё-таки идея Боженьки, Который смотрит на землю, казалась интересной – что-то в этом было, что-то происходило. Потому что после такого ответа можно было бы сказать: «Да ладно, чушь это всё!» и больше никогда этим не интересоваться. В моём случае так не произошло. Это были ещё советские времена.
Потом школьные годы. Я очень любил короткие волны. Для тех, кто не помнит, есть смысл рассказать. В моём конкретном случае – это слушанье передач западных радиостанций на коротких волнах. У меня было несколько любимых программ, одна из них – программа о рок-музыке, выходившая на BBC в ночь с пятницы на субботу. И в одном из её выпусков (было это в марте 83-го, передачу эту делал Сева Новгородцев) было письмо участников ленинградской тогда, конечно, не санкт-Петербургской рок-группы «Трубный зов». Эти ребята рассказывали о том, как они пишут рок и славят Господа через рок-музыку. И в программе прозвучала одна из их композиций. Я был в восторге! Мне казалось, что Бог и вся история про Бога – только для пожилых, а тут молодые прогрессивные люди играют хороший такой рок!
Это была одна часть истории, одна грань. Другая грань – это когда я слушал радиоприёмник, крутил ручку настройки и попадал на христианские станции. Они бывали разные. Были станции, на которых по-русски говорить не умели: либо эмигранты уже не первого поколения, либо люди, которые изучали русский как иностранный. Помню станцию, на которой в конце передач ведущий с очень сильным акцентом говорил: «И ви можьетье пИсать нам по адрэсу». Да, это было тогда очень смешно, но я через всё это «безобразие» всё-таки прорывался к содержанию. Я пытался думать и слушать не только то, как, но и что они говорят.
Но попадались и очень интересные, очень хорошие содержательные эфиры. Попал в 83-м или 84-м на программу «Авиапочта». Сначала это называлось «Ответы на письма неверующих», потом – «Беседы с неверующими». Делал их радиожурналист, который тогда работал под псевдонимом Марк Макаров. Они выходили по пятницам. И в результате получилось, что я по пятницам в 11 ночи слушал «Беседы с неверующими», а в 12 ночи слушал рок-программу Севы Новгородцева из Лондона. Так вот, как раз Марк Макаров делал передачу для неверующих людей, для тех, кто считает себя неверующими. Уже сейчас, делая программу на «Теосе», мы во многом повторяем то, что он делал, то, как он работал с людьми. Он отвечал на вопросы, причём на самые, может быть, глупые.
Присылает ему слушатель из Советского Союза письмо, и там большими буквами написано: «БОГА НЕТ!!!!!» Он говорит: «Я измерял высоту букв, получилось 7 сантиметров. Даже если буквы были бы 9 см, а в конце было бы не 5, а 20 восклицательных знаков, смысл этого утверждения не изменился бы. Давайте разбираться с этим утверждением». И вёл, собственно, разговор.
Пишут ему, что «наука 100 раз доказала, что Бога нет», а он отвечает: «Хорошо, а Вы пришлите мне эти 100 научных доказательств! Не можете 100, ладно – пришлите 50. Не можете 50 – 20. Не получается 20 – 10. Нет и 10-ти – ну хотя бы одно, одно реально научное доказательство того, что Бога нет! А мы его прочитаем в эфире и разберём». Насколько я знаю, никто ему никаких доказательств не присылал.
И слушая эти программы, я стал, во-первых, хотеть читать Библию. Нашёл атеистические книжки, в частности, тогда популярные книги Зенона Косидовского «Библейские сказания» и «Сказания Евангелистов». Нашёл и другие книжки. Был такой Емельян Ярославский, он написал «Библию для верующих и неверующих». Он в этой книге насмехается над Библией, при этом активно её цитирует. В прошлый раз я уже рассказывал, что сначала читал в этой книге только библейские цитаты, потом их переписал, а книгу вернул в библиотеку.
Помню, как пришёл в школьную библиотеку и говорю: «Дайте мне Библию». Библиотекарь смотрела на меня большими глазами, мол, «мальчик, ты чего, ты откуда?!»
А дальше интересно, потому что году к 86-му, наслушавшись каждую неделю этих передач, я был совершенно уверен, что Бог есть. Я говорю: «Боже, пошли мне какого-нибудь умного взрослого человека, который сможет ответить на мои вопросы». Радио – это хорошо, а хочется, чтобы кто-то был рядом. Я тогда учился в школе, в 1-м интернате в Москве (это было начало 10-го класса), и мне директор говорит (у нас был такой колоритный директор): «У нас ЧП! В первом классе девочка из баптистской семьи! Ты – комсомольский секретарь, пойди, познакомься! Постарайся быть для неё хорошим примером, потому что у неё кругом одни баптисты!» Я решил с ней познакомиться. Иду и говорю: «Боже, Ты чё, не понял? Я просил взрослого умного человека!» Мне 17 лет, а тут девочка семилетняя! Девочку, кстати, зовут Вероника Зеленская, сейчас она Якименко, и она у нас была в одном из выпусков «Верить. Видеть. Жить» в качестве интервьюируемой.
И мы с ней встречаемся. Она спрашивает: «А ты тоже считаешь, что Бога нет?» А я-то к тому времени понимаю, что Бог есть! Говорю: «Ты знаешь, я как раз думаю, что Он есть, но я не могу Его увидеть». Она говорит: «Ветер, например, тоже не видно, но видно, как он шевелит листья». Короче говоря, с этого момента мы стали с ней общаться. Потом через знакомых и друзей, через Илью Миклошевского, через тётю Вероники, Надежду Воронцову, я пришёл в баптистскую церковь, стал туда ходить. И в феврале 87-го помолился и сказал: «Господи, войди в мою жизнь, я хочу жить по-другому, прости меня, прости мне мой грех!»
Вот, если очень коротко, потому что история длинная. Но это было, пожалуй, самым важным решением. Я помолился и с тех пор об этом не пожалел.
К. ТЕЛЬПУК: Ты сказал о том, что к 86-му году уже понимал, что Бог есть. Мог бы ты сказать: это произошло одномоментно или, может, ты услышал какую-то фразу, которая тебе запомнилась, и после этого ты сказал: «Да, Господи, теперь я понимаю, что Ты есть!»? Или это было постепенно?
О. ШЕВКУН: Ой, нет! Я знаю, есть целые такие школы, которые говорят: «Расскажите, пожалуйста, историю вашей жизни до, потом «волшебный» момент покаяния и после». У меня этого одномоментного покаяния не было, это приходило постепенно. Сначала – то, что вера в Бога не противоречит здравому смыслу: были и есть весьма умные люди, с которыми мне не соперничать, которые верили и верят в Бога. А потом ещё одна история! Одно дело, что Бог есть, другое – понять своё состояние и положение перед Ним, чтобы просто не говорить: «Боже, Ты есть, ну и хорошо, давай знакомиться: это я, привет тебе!». Важно именно прийти к тому, что ты – человек грешный. Я был отличником (с химией и физикой у меня были проблемы, но всё равно), не пил, не курил, не наркоманил и прочее. И как раз понимание того, что я тоже грешен, далось мне достаточно сложно. Была одна вещь, которая меня поразила, и я потом приводил это в пример другим людям, которые говорили: «Я же нормальный, у меня вроде ничего страшного».
Иисус говорит: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своём». Мне было 17 лет, уже к тому времени я отлично понимал, что, в общем, есть немало женщин, девушек, с которыми я прелюбодействовал в сердце своём. И что это настолько же серьёзно, как само действие, само прелюбодеяние. Вот такие конкретные фрагменты из Священного Писания… Я понимал, что это про меня. Ну и в эфирах тех же христианских станций я неоднократно слышал о том, что такое Библия, о том, почему христиане так ценят Священное Писание. А вот одномоментного покаяния (вчера не понимал, а сегодня понял) – не было такого.
Т. ДЬЯЧЕНКО: Ты фактически снял мой вопрос. Я хотела спросить, нормально ли, если у человека нет какого-то эмоционального потрясения, когда он приходит к Господу плавно, спокойно, может быть, даже незаметно для себя. И, честно говоря, рада, что это не только у меня так, потому что уже начала задумываться, нормально ли это. Ты говоришь, 80-е на дворе. Поколение наших родителей, скорее всего, атеисты. Может быть, где-то в глубине души они верят, но сильно об этом не задумываются. И поколение наших бабушек, которые православные, а ты приходишь в протестантскую церковь, к баптистам. Не было ли у тебя проблем в твоей семье? Тебе не говорили: «Слушай, вот православная церковь. Чем тебе она не угодила? Хороший батюшка, а тебе задурили голову. Это секта». Как твоя семья это восприняла?
О. ШЕВКУН: Нет, у нас было скорее по-другому. «Задурили голову, секта», – да, это было, но мама моя сказала другое, мне кажется, более страшное: «Чем в эту секту податься, ты бы лучше запил». У меня отец, к сожалению, очень, очень сильно пил. В самом конце жизни он пришёл к вере, к покаянию. Мама моя к вере пока, к сожалению, не пришла. Но она знала, как выстраивать отношения с алкоголиками! Она не знала, как выстраивать отношения с верующими.
Что же касается православия, знаете, я когда-то по молодости, по юности, был очень агрессивно настроен и был готов «перекрещивать» православных в баптистов. Потом, слава Богу, Он меня от этого избавил, и, мне кажется, что встреться я тогда с реально верующими, любящими Господа и ценящими христианское общение православными, не исключаю, что был бы сейчас православным христианином. Но Бог меня вёл вот так. И сейчас, допустим, даже в эфирах на «Теосе» мы общаемся с разными людьми: у нас есть волонтёры из баптистов, из православных, из пятидесятников. Есть слушатели разные. Вообще, кажется, что в этом мире гораздо нужнее строить мосты, чем стены.
Т. ДЬЯЧЕНКО: Вот ты стал христианином, у тебя есть возможность общаться с другими членами твоей общины, получать какие-то новые знания. Ты можешь проповедовать, но тебе показалось этого недостаточно – ты решил пойти и получить специализированное богословское образование. Почему тебе этого не хватило?
О. ШЕВКУН: Нет, во-первых, я сначала пошёл в МГУ и окончил филологический факультет, потому что я всегда мечтал заниматься языками, словом, литературой – мне это было необычайно интересно. Наверное, всё-таки нужно начать с этого. Дальше, всё больше знакомился с христианами (это уже 89-й – 90-й). К нам стали приезжать христиане из-за границы, это тоже особая история. Я познакомился, например, с совершенно замечательным человеком, которого зовут Джош Макдауэлл. Ему сейчас уже очень много лет (81, – прим. ред.), мы с ним в последний раз виделись в Питере. Он автор книг «Не просто плотник», «Неоспоримые свидетельства» и других. И вот, познакомившись с этими людьми, я понял, что хочу посвятить жизнь служению другим. У меня была такая «развилка»: можно было либо идти получать дальнейшее образование в аспирантуру по филологии (я посмотрел и понял, что в том виде, в котором мне тогда это предложили, меня это не интересовало), или заниматься богословием, например греческим языком Нового Завета, заниматься библеистикой, пасторским служением.
Я просто понял, что у каждого свой путь. Меня Бог ведёт этим путём. Более того, я хотел делать что-то касающееся проповедей, лекций, выступлений, а для этого нужно образование.
К. ТЕЛЬПУК: И какие шаги ты предпринял, чтобы получить это образование? Расскажи, где ты его получал.
О. ШЕВКУН: Думаю, то, что было тогда, сейчас уже не очень актуально. Это был 93-й год, мы с женой и дочерью поехали в Даллас, штат Техас. Я выбрал Даласскую богословскую семинарию именно из-за того, что там было, да и есть до сих пор, глубокое систематическое изучение Божьего слова, Священного Писания, и она небольшая, при этом в консервативных кругах достаточно известная. Она очень камерная, простая. Это выбор, о котором я не жалею. Кстати, такой интересный фактик, касающийся, наверное, конкретно этой семинарии прежде всего: когда началась пандемия и связанные с ней проблемы, семинария сделала подарок всем своим бывшим выпускникам. Ведь образование-то платное, ты получаешь стипендию, оно компенсируется, но оно платное. Я окончил её давно, в 97-м. Семинария сделала такой подарок, до сих пор это открыто для студентов. Ты заходишь на специальную страничку сайта для выпускников, вводишь номер своего студенческого билета, регистрируешься (если не помнишь номер, его легко восстановить) и, внимание: тебе доступны современные версии (в аудио-и видеоварианте) всех курсов, соответствующих той учебной программе, которую ты окончил.
Допустим, я магистр богословия. Если человек проходит курс магистра богословия сегодня, всё то, что он получает, доступно для просмотра в аудио-и видеоварианте людям, которые окончили семинарию в любое время. И это очень круто! Это даже не повышение квалификации: ты, например, понимаешь, что те курсы, которые ты слушал, сейчас преподают другие люди, может быть, по-другому. Или, например, в эту программу сегодня входят какие-то курсы, которые не преподавались тогда. Кто там такое придумал, я не знаю, но придумали колоссально!
Т. ДЬЯЧЕНКО: Здорово, поддержка на самоизоляции в некоторых учреждениях совершенно замечательна! А у тебя были любимые или нелюбимые предметы, темы, которые тебе особенно нравились?
О. ШЕВКУН: Мне всегда нравилось всё, что касалось Библии, изучения Священного Писания, и то, что касалось новозаветного греческого языка – это всегда было любимо. То, что было нелюбимым… Я не буду называть курс, по разным причинам. Был курс, который шёл целый семестр, занятия шли в 8.15 утра. То ли курс был скучным, то ли 8.15 для меня рано. Да нет, не рано – я, в принципе, «ранняя птица», но тут я конкретно все эти занятия просто проспал. Причём проспал не дома, а в классе. И после занятий, когда курс закончился (я, кстати, неплохо сдал экзамен, там достаточно простые все были вещи), подхожу к преподавателю и говорю: «Спасибо Вам за курс, извините, я иногда засыпал!» На что он ответил: «Да, Вам очень сладко спалось на моих занятиях».
К. ТЕЛЬПУК: То есть он это видел, но относился спокойно.
О. ШЕВКУН: Понимаете, там у нас ведь была такая ситуация: за то, что происходит, ты отвечаешь сам. То есть если ты не мешаешь другим, но проспал всё занятие, –тебе же сдавать. А потом тебе же это использовать в твоей практической жизни. Спи спокойно, дорогой друг, только проснись, когда надо! У нас даже было смешнее: шли занятия по систематическому богословию, а преподаватель был большим любителем, не помню, то ли баскетбола, то ли американского футбола. Занятия стояли в расписании настолько неудобно, и в то время игрались баскетбольные матчи – большие, важные матчи. И находились люди (а это 90-е, интернет, конечно, был, но баскетбол смотреть по нему было ещё нельзя), которые приносили на заднюю парту телевизор (а это поточная аудитория на 100 человек), выдвигали антенну, включали наушники. Предполагалось следующее (не помню, было на практике или нет): одним глазом он смотрит на доску, другим – в экран (я не очень себе представляю такое раздвоение зрения), одним ухом слушает профессора, другим – комментатора.
Как они с этим справлялись, я не знаю. Единственное замечание профессора по этому поводу – во время перерывов он спрашивал: «Ребята, какой счёт?!» Понимаете, это такая особая атмосфера, она характерна в принципе для образования в Штатах, но не для всех – есть, может, более серьёзные вузы, есть менее серьёзные. Например, у нас была общая столовая для преподавателей и студентов. Помню, когда я был студентом, только что приехавшим из Советского Союза (из России уже, конечно), стою, а за мной занимает очередь доктор богословия, заведующий кафедрой Нового Завета, автор многих книг, известный учёный и т.д. И мне неудобно, что он стоит за мной. Я говорю: «Проходите вперёд», а он искренне не понимает – зачем?! А мне неудобно – подошёл светило, а «светилу» не пропускают! И много таких историй. Обучение в Штатах советского ребёнка – это была одна большая ломка.
Расскажу о том же светиле. Мы, наша семья, достаточно близко с ним общались, собственно, благодаря ему прошли наши самые первые месяцы интеграции в Штаты. Я не знаю, как сейчас, но в мои университетские времена было так: если ты учишься на «отлично», то, наверное, ты будешь общаться с преподавателем. Будешь выстраивать с ним личные отношения и, может быть, даже попадёшь к нему домой. Если на «хорошо», тоже, но шансов меньше: ты же не крутой студент, тебя на олимпиаду не пошлют. Но если ты учишься плохо, то зачем профессору, доктору наук, выстраивать с тобой личные отношения? Короче, это был первый курс. А там ещё одна особенность: большая часть курса работала таким образом – ты выбираешь курсы, которые хочешь взять. Грубо говоря, у тебя в программе есть определённое количество предметов, но, допустим, греческую текстологию на первом курсе ты взять не можешь (для этого должно быть два года изучения греческого языка), но есть курсы, которые ты можешь взять в любое время. И вот был курс «История Нового Завета». В деканате была такая должность – координатор работы со студентами. И этот человек, консультант, мне говорил: «Именно этот курс доктора Хонера, на 1-м курсе не бери. Он очень сложный! Возьми его на 4-м курсе». Я говорю: «Подождите, но здесь же не написано, что для него нужна подготовка». А он говорит: «Да, тут не написано, я тебе просто советую: ты его не бери, не надо». Во-первых, мне было интересно, во-вторых, это уже «на слабо», в-третьих, у меня подготовка, филологический факультет МГУ! Чего ты мне будешь говорить: «Бери, не бери». Я взял этот курс.
Это была одна из грубейших ошибок семинарской юности, потому что я не понимал ничего! То есть оно было по-английски, но я действительно не понимал ничего, во-первых. Во-вторых, я не понимал, как писать эти контрольные работы. В работе 100 вопросов, тест. На каждый нужно ответить письменно. Например, есть такой исследователь Рудольф Бультман. А у этого профессора было так: если я слово Bultmann написал неправильно, не так, как оно пишется по-немецки (одно N написал, о ужас!), ответ не засчитывается. Он объяснял это так: «Да, если бы это было устно, прошло бы. Но если ты что-то пишешь, ты ведь должен знать, как правильно пишется имя этого человека!» Ребята, а если этот исследователь Француз? Короче говоря, я подхожу к концу этого курса и понимаю: дела мои плохи. А у нас с семьёй этого преподавателя дружба, мы с ним и жёны наши общались. Уже вроде курс пройден, оценки выставлены, но до студентов они ещё не дошли. Он мне звонит и спрашивает: «Вы придёте к нам на Рождество?» Ребята, какое Рождество! У меня вопрос, что там – «2» или «3»? А если оценка плохая, он же меня не пригласит! Вместо того чтобы ответить, я спрашиваю: «Скажите, а что у меня по Вашему курсу?» Он говорит: «Да не помню, студентов много, сейчас посмотрю». А система оценок, где A – высшая, а F – самая низкая, её никому не ставят в принципе. Он смотрит и говорит: «У тебя C. Так что, на Рождество придёте?»
Я спросил: «А Вы что, ещё приглашаете?» И во время Рождественского праздника он преподал мне один из важнейших в жизни уроков: «Смотри, Олег, наши с тобой профессиональные отношения никак не связанны с нашими человеческими отношениями. Если мы договорились и хотим семьями пообщаться на Рождество, не имеет значения, получи ты хоть F!» Это совершенно поразительная вещь, я долго это потом переваривал. Это и дальше понадобилось в жизни и оказалось очень полезным.
К. ТЕЛЬПУК: Учитывая то, что ты сейчас преподаёшь, как я понимаю, ты довольно хорошо себе представляешь, как устроены семинарии в России.
О. ШЕВКУН: Нет, сейчас очень плохо. В семинарии по разным причинам давно не преподаю и предпочитаю не говорить о том, чего не знаю.
К. ТЕЛЬПУК: Тогда поговорим о том, что ты наверняка знаешь. Как отличается американская Церковь, община от общины здешней? Вот ты приехал в Америку. Естественно, что ты пошёл в Церковь. Может быть, она тебя чем-то удивила, какие отличия ты увидел?
О. ШЕВКУН: Могу сказать, что на самом деле понятия «американская Церковь» как единого целого просто не существует. Как и «российская Церковь».
К. ТЕЛЬПУК: Какая-то конкретная община.
О. ШЕВКУН: Общины бывают разные. Я вам расскажу другой эпизод. Несколько лет назад был в Калифорнии и попал в большую Церковь, одну из крупнейших в штате. Первое ощущение у меня было: «Как здорово всё здесь выстроено». Но было и лёгкое ощущение бизнеса. Именно в этой Церкви я ел лучшую в своей жизни пиццу. Там у них церковное кафе, и ты на специальном сенсорном экранчике выбираешь компоненты, которые хотел бы положить в эту пиццу. Причём все, вплоть до того, из чего будет тесто и что ты хочешь в него подмешать! И сама система – это огромная Церковь. Тогда у меня с собой был телефон, и я просто зачекинился в этой церкви. И буквально через пару минут получаю в Твиттере приглашение присоединиться к сообществу, к группе, вступить в общение этой Церкви. То есть там кто-то сидел и отслеживал, и не только твиттер, но и другие соцсети – кто-то явно это общение направлял, причём направлял очень хорошо. И в конце проповеди пастор говорит: «У нас в интернете обсуждают то и то. Давайте, я это прокомментирую». Пастор понял, что бороться с ребятами, сидящими на служении с гаджетами, – дело совершенно бесперспективное. Вместо того чтобы бороться, это нужно возглавить, подключиться и работать с этим.
Хорошо ли это? В чём-то да, в чём-то и нет. Мне кажется, что в российских Церквях (я сейчас обобщаю), и в протестантских, и в православных, больше чего-то человечного, больше души. Мы можем собраться и полтора часа проплакать. В американской Церкви больше организации – «отсель досель». Это мне напомнило историю, которую рассказывала мне одна миссионерка, работавшая в африканской стране, не помню в какой именно. Я у неё спрашиваю: «А во сколько у вас в воскресение начинаются богослужения?» А она в африканской деревне. Она говорит: «Ну как все соберутся, тогда оно и начинается». Я говорю: «Да, как интересно! А сколько оно по времени идёт, когда заканчивается?» «А когда всем надоест, тогда и заканчивается». В этом они, конечно, переплюнули даже нас. Но в России проповедник, который проповедует лишние 5, 10, 15 минут (некоторые ухитряются даже больше), с ним ничего, в общем, не случается. В Штатах при их очень чёткой организованности ему очень быстро скажут: «Ты должен был закончить в 11.32, а ты закончил в 11.35. Плохо, дорогой!»
Мне рассказывали об одном незрячем проповеднике, у которого в Церкви была незрячая женщина. И когда ей становилось скучно, она начинала слушать время на говорящих часах. Она сидит в первом ряду (у неё ещё были проблемы и со слухом), а он проповедует. И вот эти высокие голоса звучат каждую минуту: «Пимм, 11.33. Пимм, 11.34».
К. ТЕЛЬПУК: Ей при этом никто ничего не говорил.
О. ШЕВКУН: Нет, ей, конечно, сделали замечание – это уже слишком! Пастор должен смотреть за часами, но это не даёт человеку права сидеть и мучить пастора.
К. ТЕЛЬПУК: А тебе приходилось проповедовать в какой-либо американской Церкви?
О. ШЕВКУН: Да и неоднократно.
К. ТЕЛЬПУК: Ты проповедуешь не только в русскоязычных, но и в англоязычных Церквях. Нужно ли во время проповеди учитывать какие-то национальные особенности? Чем отличается проповедь для русского и для американца и как быть, когда состав общины интернационален?
О. ШЕВКУН: Самый сложный вопрос, конечно, последний, всё остальное вроде проще. На самом деле, я хочу немножко эту всю историю расширить, потому что, независимо от того, какая национальность, если ты проповедуешь, ты должен знать аудиторию, тех людей, к которым ты обращаешься. Ты должен понимать, где находишься. Апостол Павел пришёл в Афины и, прежде чем прийти в ареопаг и говорить о Христе, устроил себе экскурсию по городу. Пошёл, посмотрел и нашёл эти жертвенники, он от них в шоке. И в частности, находит жертвенник «Неведомому Богу». Но потом ему есть о чём говорить этим людям, он отталкивается от этого материала, от этого жертвенника. То есть просто прийти и сказать: «Ребята, я вас не знаю, но сейчас что-то расскажу»… Такие ситуации, конечно, бывают, Бог может использовать человека в разных обстоятельствах, но в принципе, даже когда ты приехал в гости, хоть сколько-то пытаешься понять, к кому обращаешься. Нужно понять, что это за люди, чем они живут, что для них важно.
Помню, как-то проповедуя в одной американской Церкви (тогда я был ещё совершенно неопытным, в том числе и в английском языке), я хотел сказать, что через служение Ионы даже матросы покаялись. Но вместо слова sailors (матросы) я сказал salesmen (продавцы, сотрудники отдела продаж). И большУю часть проповеди у меня шла эта мысль: «Даже сотрудники отдела продаж покаялись». Потом пастор мне сказал, что в этой Церкви достаточно много сотрудников отдела продаж одной из крупных организаций и они решили, что это было подготовленно специально, с учётом аудитории.
Т. ДЬЯЧЕНКО: Можно так, по-русски, сказать: «Даже торгаши покаялись».
О. ШЕВКУН: Да, даже вот эти торгаши! Так что, конечно, ты должен знать, к кому обращаешься, с кем говоришь. Что же касается национальных черт и особенностей, опять-таки западное мышление часто бывает более линейным. Проповедь, в которой есть 3 пункта, в каждом из них – по 2-3 подпункта, некое логическое развитие темы и где-нибудь в середине, ближе к началу или к концу – по шутке, чтобы люди смеялись. И люди этого ожидают. Если человек к тебе подходит и говорит: «Ты проповедовал, но мне было сложно уследить, я не понял 3-х основных твоих мыслей. Что ты хотел сказать? Скажи так: раз, два, три!» И это нормальная история.
В России, в русской культуре, чуть по-другому – это немножко поток сознания. Да, могут быть “сейчас поговорим о том, а сейчас- об этом”, но оно гораздо более свободно. Помню, в университете, в семинарии, мы читали, например, работы наших китайских коллег, слушали их проповеди. Так у них вообще не линейное, а круговое мышление. Он подходит к теме и начинает: «В древней китайской философии говорилось…» Первая моя реакция – причём тут китайская философия, ты расскажи про новые разработки или о новых достижениях такого-то исследователя. А у него это большой круг, который постепенно уменьшается. И в конце концов, наш проповедник концентрическими кругами приходит к центру и загоняет этот «гвоздь». Пока ты не понимаешь, что Господь нас устроил мыслящими по-разному, ты стремишься переделать других, стремишься показать, что правильно вот так.
В международной Церкви ты всё равно учитываешь национальности основных участников процесса и молишься, чтобы Бог дал тебе силу до них донести. Я стараюсь по крайней мере, чтобы были пункты и подпункты, но чтобы были и шутки, при этом можно и отойти от заготовленного текста. И помнить, что это не я читаю проповедь – я каким-то Божьим чудом стою на кафедре, чтобы открыть людям Божье Слово и то, что Бог им хочет открыть.
Т. ДЬЯЧЕНКО: Насколько сложно проповедовать на территории, где большинство людей живёт совершенно в другой вере и воспитанно в других традициях (например, республики Кавказа)? Ты всё равно продолжаешь просто делать своё дело или это психологически сложнее, нужно больше учитывать особенности?
О. ШЕВКУН: Конечно, это сложнее! Как-то мы были на студенческой христианской конференции в Нальчике. Там были и мусульмане, в том числе девушка, которая была обращённой мусульманкой. Причём обращённая недавно и такая очень пламенная, даже более, чем, наверное, женщинам положено быть в исламе. Когда её парень задавал какие-то вопросы, она его просто затыкала – негоже девушке-мусульманке затыкать парня! Короче, она постоянно приходила и спорила со мной и с другим бывшим там пастором, а я был одним из основных спикеров и переводчиком. И вот последний день уже подходит к концу (конференция продолжалась дня 4), а она подходит ко мне, чуть ли не обнимает и говорит: «Олег, как жаль, что вы не мусульманин! Каким бы классным проповедником Вы могли быть!»
Мы проповедуем не культуру, не национальность – мы проповедуем Иисуса Христа и Христа распятого. Противостояние есть, но я скажу, что люди очень ценят: они ценят искренность. Расскажу ещё одну историю из поездки в мусульманскую (может быть, номинально) республику России. Кстати, это тоже Нальчик! Ехали мы с одним пастором, американцем, с моим очень близким другом. Это человек, которого я очень уважаю, его зовут Рони Стивенс. Была конференция, он выступал, а я переводил в основном. Молодёжная конференция, а это значит, что не спишь до 2-х – 3-х ночи, а в 7 или в 8 утра нужно просыпаться. И после конференции мы уставшие, просто никакие – сесть и сидеть, чтобы тебя никто не трогал! Нам заказали такси, ехали мы из Нальчика в аэропорт Минеральных Вод, откуда мы вылетали.
В дороге около полутора-двух часов. А при въезде в Ставропольский край ещё были блок-посты – достаточно неприятная дорога. Водитель – типичный мусульманин, огромный, с большой бородой, хмурый. Через минут 10 он с очень сильным акцентом спрашивает: «А что вы здесь делали, чего приезжали?» Мы к разговору вообще не готовы. Говорим, мол, были здесь на конференции. «А что за конференция?» – спрашивает. «Ну студенческая конференция», – говорим. «А о чём студенческая конференция?» «Ну, христианская конференция». Он даже приостановил машину: «Вы христиане?!»
Я думаю: всё – погибли мы прямо здесь! Я не знаю, где мы находимся, американский пастор – тем более. «Да», – говорим. «А расскажите про вашего Христа! Мне интересно, вы просто расскажите!» И мы начинаем что-то рассказывать, мол, Христос спасает, Христос помогает, как-то так. И тут этот мужик останавливает машину и спрашивает: «Мужики, а вы чё, серьёзно в это верите?» «Да», – говорим. И тут он выдаёт обалденную фразу: «А что ж вы так скучно мне об этом рассказываете?» «В смысле?» – спрашиваем. Он, не торопясь, заводит машину и говорит: «Мужики, до того, как пришёл в такси, я 15 лет продавал на рынке помидоры. И если бы я продавал помидоры так, как вы мне сейчас рассказывали об этом вашем Христе (вот, есть одни помидоры, а есть другие. Может, попробуйте, может, не пробуйте. Может, получится купить, а может, не получится, может, понравится, может, не понравится), у меня бы эти помидоры никто не купил!» «Ну мы испугались, Вы мусульманин, у Вас борода», – говорим. «Да какой я мусульманин! Я не молюсь, в Мекке не был, хадж не делал! Какой из меня мусульманин? Вы нормально расскажите! Мне всегда было интересно, что это за христиане такие!»
И мы ему рассказали, он тогда в машине помолился, попросил у Бога прощения. Потом ему подарили Библию. Мы проезжали через блокпост, через выезд из Кабардино-Балкарии, и надо было останавливаться. А водитель вылезает из машины и кричит мужику, стоящему на блокпосту: «Это святые люди!!! Это хорошие святые люди!!!» И мы поехали. Так что не нужно обижать людей, ни в коем случае не унижать их, не давить на них (чтобы не было этого, мол, «все ваши боги – дрянь»). Ну и искренность – это очень важно.
К. ТЕЛЬПУК: Ты проповедуешь очень много лет, проповедуешь разным людям. Возможно, ты в большинстве случаев не видишь отклика. В том смысле, что человек не подходит и не говорит: «Да, я покаялся, спасибо!» У тебя иногда не возникает чувства некого отчаяния, безысходности: «А для чего я это делаю вообще? Я им проповедую, а они не каются!»
О. ШЕВКУН: А у меня нет «плана покаяний», поэтому и не возникает такого чувства. Вот цветок. Он ведь растёт и цветёт, при этом не думая: «Вот, нужно расти и цвести». Представляете, цветок растёт, и никто на него не смотрит. И он думает: «Я пыжусь, я тут цвету, а вы, заразы такие, на меня не смотрите! Как-то мне грустно». Мне кажется (может быть, я не прав), что просто нужно жить! Быть человеком, человеком во Христе, с проблемами. Если спросить мою супругу Любу, она скажет, сколько проблем у меня – их много. Спросить сотрудников – тоже скажут. И говорить, говорить о Христе! Слушайте, мы же не машина для благовествования! Это же в 90-е – 2000-е было такое обучение, что ты берёшь кучу брошюрок – и пошёл, и пошёл в парк! Но эти годы уже прошли!
Девочка приходит в парк с брошюркой, подходит к человеку, к дедушке на лавочке, и говорит: «Скажите, пожалуйста, как Вы думаете, где Вы будете в вечности? Можно, я прочитаю Вам эту брошюрку?» А дедушка ей: «Девочка, но я ведь профессор теологии!» А она смотрит на него и говорит: «Вы знаете, я не знаю, что такое «те-о-ло-гия», но Бог милостив! Он прощает все грехи, простит и Вас!» Это важная история. Бывает ли, что ты очень хочешь, чтобы этот человек пришёл к вере, а он не приходит? Да, бывает. Но мы предоставляем это Богу. Мы можем только донести Евангелие так, чтобы люди его услышали и поняли, а результаты предоставить Богу.
Теперь что касается того, что нет плода. Вот это неправда, плод есть! И в этих эфирах мы слышали про плод, Господь его показывает. Опять же Он не обязан, Он имеет полное право не показать. Пророк Иеремия всю жизнь пророчествовал, был плачущим Пророком. Он смотрит – плода нет, Иудея уходит в Вавилон. Бог никому из нас не обязан показывать плод. Я сегодня получил письмо от человека из Украины, из Харькова. Он пишет: «В это воскресение я буду проповедовать в Церкви о Вас. Я пришёл ко Христу на конференции, которую Вы проводили в 1996-м году». И такие истории бывают довольно часто.
Т. ДЬЯЧЕНКО: Мы: говорим о миссионерстве, и я не могла не зацепиться за слова «Олег был бы классным мусульманским проповедником». Мы очень часто встречаем христиан, упоминающих Бога буквально в каждой своей фразе: они цитируют Библию, стараются проповедовать на каждом шагу. Но при этом от тебя ни в личных разговорах, ни на наших командных встречах о Господе не слышим. Почему так происходит? Как ты для себя определяешь, в какой момент и с кем нужно говорить о Боге, а когда этого делать не стоит?
О. ШЕВКУН: Вот мне интересно: если от меня вы о Боге не слышите, почему вы решили делать эту передачу? Я, наверное, не буду делать эфир с человеком, от которого ни разу о Боге не слышал. В этом есть лёгкое лукавство.
Т. ДЬЯЧЕНКО: Я имею в виду миссионерство.
О. ШЕВКУН: То есть я что, должен на редакционной планёрке говорить: «Так, минутка Библии»? Наверное, можно было бы. До конца июля планёрок не будет, но в июле-августе попробуем. Если ты христианин, это будет проявляться. Я надеюсь, что это так, если нет, исправьте меня. Мне кажется, в любом случае это проявляется. Например, в том, как мы подходим к решению связанных с проектом вопросов. Допустим, дать человеку возможность пробовать, ошибаться и исправляться. Дальше уже человек сам начинает задавать вопросы. Наверное, ты права, когда говоришь о том, что не было такого собрания, когда я бы сказал команде: «Бог любит тебя, у него есть чудный замысел для твоей жизни…» Наверное, мне нужно как-то это сделать.
Т. ДЬЯЧЕНКО: Я бы немножко пояснила. У нас очень часто что происходит: ты видишь, человек грустный, слышишь, что он говорит о каких-то своих проблемах и неудачах. Что делает христианин? Старается поддержать, но поддерживает ведь, упоминая именно о Боге.
О. ШЕВКУН: Если человек готов это услышать, я поддерживаю, упоминая именно о Боге.
Т. ДЬЯЧЕНКО: Как определяешь, что готов?
О. ШЕВКУН: А не знаю! Может, иногда неправильно определяю. Если я точно знаю, что человек верующий, христианин, конечно, мы исходим из этого. Но не моё дело навязываться. Наверное, я скорее ошибаюсь в сторону недостаточной, скажем, агрессивности. При этом любой из участников нашей команды знает и о наших эфирах на «Теосе», и про другие христианские вещи, которые мы делаем. Так что вариант, думаю, есть. Наверное, да, есть смысл и на наших командных… Я всё-таки считаю, что командные собрания для другого. Допустим, у нас с тобой, Таня, не было достаточно близкой беседы. А брать, садиться и говорить: «Татьяна, покайся!» – не мой стиль.
Т. ДЬЯЧЕНКО: (смеётся) Да и не мой, честно говоря, тоже. Ты употребил интересное сочетание – «христианская агрессия». Ты работаешь на христианской радиостанции, и при этом у тебя есть светский проект «Тифло.Инфо». Как журналист ты должен быть объективным, должен рассматривать и освещать с разных сторон разные темы, может быть, не всегда христианские. Возможно, ты кого-то заденешь или обидишь. Как христианин, ты не должен этого делать, а как журналист – обязан. Как совместить журналистский профессионализм и христианскую этику?
О. ШЕВКУН: Иисус говорил очень неприятные вещи, называл фарисеев «гробами окрашенными». Иоанн Креститель называл некоторых своих служителей «порождениями ехидны». Думаете, они не обижались, что ли? Ещё как! Конечно, люди будут обижаться в любом случае. Здесь можно поспорить, но вопрос задан мне, я лично отвечаю. Я вообще не думаю, что у сегодняшнего современного журналиста возможна такая вещь, как полная объективность. Ну нет! Каждый из нас – человек. Допустим, наши эфиры вокруг Всероссийского общества слепых. Мы приглашаем людей, стоящих на разных позициях. И моя задача заключается в том, чтобы договориться с этими людьми, чтобы они пришли в наш эфир. Кто-то нам потом скажет: «Зачем вы этого пригласили, зачем того…» А вот именно для того, чтобы вы увидели всю картину. Или, по крайней мере, большую её часть.
Что же касается объективности, я неоднократно говорил, что тем, связанных с порнографией, у нас не будет. Или пару лет назад группа студентов представила на фестиваль студенческих СМИ радиопрограмму о том, как изменять своему парню, чтобы он этого не заметил. Представили на полном серьёзе. И объективность, не объективность, – у нас таких программ просто не будет. И что? Не будет у нас, сделает кто-то другой. Наверное…, возможны истории, когда я скажу нашим участникам: «Сам я этого делать не буду, я не против, чтобы это прозвучало, чтобы это было на канале, но это должен делать кто-то другой». Я понимаю, что не ответил на вопрос, но не обидеть никого, наверное, в этой жизни не получится. Что бы мы ни сделали, всё равно кто-то обидится. Сейчас на нас могут обидеться атеисты за то, что мы говорим, что Иисус Христос – Сын Божий, полностью Бог и полностью человек. Но мы же не перестанем так говорить по этой причине?
Т. ДЬЯЧЕНКО: Я сейчас размышляю, что для христианина, наверное, важнее не обидеть кого-то, а уметь попросить прощения, если обидел.
О. ШЕВКУН: Вот это очень важная штука, важный навык. Более того, это даже не навык, а то, на что даёт силы Бог – без Божьей силы прощения ты в принципе не попросишь. У разных слушателей по-разному. Я вырос в семье, в которой было не принято просить прощения. Для меня это то, чему нужно было учиться. У нас – сели, встали и поехали дальше, «упал – отжался». Чего, мол, паришься? Это вчера было! Как раз Бог меня много учил и до сих пор учит – просить прощения порой бывает сложно. Это сверхъестественно, по-другому не бывает.
Т. ДЬЯЧЕНКО: Если мы говорим о христианской этике, рано или поздно у многих возникает такая проблема, потому что враг рода человеческого не дремлет и подставляет нам такие ситуации. Я бы назвала это общей фразой “ты же христианин, как ты мог?» Я приведу два примера. Один – простой, очень понятный. Незрячий молодой человек хочет уйти от родителей и жить отдельно, мама хватается за сердце, папа кричит: «Пожалей мать!» и выбор: уйти и обидеть или остаться, но испортить как-то себе жизнь.
Второй пример – более резкий: моя история. Я оказалась как-то на грани суицида, и всё зашло настолько далеко, что я понимала: меня христианство не убережёт – мне стало всё равно. Но я понимала, что надо хоть как-то зацепиться, чтобы этого не допустить, и помогло мне, как ни странно, объяснение греховности самоубийства, взятое на каком-то эзотерическом форуме. Понятия не имею, что это был за ресурс, кто там собирался, что они практиковали- просто прочитала, и меня это уберегло. Моё мировоззрение от этого никак не изменилось, но я понимаю, что христиане, скорее всего, мне скажут: «Это неправильно, это недостаток веры». Как быть, если ты пытаешься делать благо, но понимаешь, что к нему придётся идти нехристианским или не совсем христианским путём?
О. ШЕВКУН: Я не думаю, что тут может быть не совсем христианский путь, и вот почему. Начнём с первого примера, он проще. Да, порой нам приходится говорить другим неприятные вещи. Один из определяющих моментов заключается в том (и мне это трудно даётся, я с этим не справляюсь), как ты это скажешь. Такой пример: человека вывели из какого-то проекта, сказали, что он в нём не будет больше участвовать. Его могут вывести со скандалом: «Слушай, ты вообще ничтожество! Мы тут собрались, мы крутые, а ты изначально не был одним из нас! Что ты тут делаешь? До свиданья!» Или ему могут сказать: «Знаешь, давай мы пересмотрим нашу работу. Я думаю, тебе нужно подучиться тому-то и тому-то. Я готов тебе в этом помочь, а пока ты учишься и занимаешься этим, давай мы воздержимся от твоего участия. Если что, я рядом и буду молиться о тебе. Я поддержу тебя, просто обращайся!» Даже то, как мы об этом говорим, как мы это представляем, с каким отношением мы это преподносим – оно ведь по-разному бывает. Как раз Бог учит… Это не значит, что любой христианин всё делает совершенно, мы тоже порой ошибаемся, но у нас есть возможность по крайней мере делать это по-другому.
«Родители, я должен уйти. Мне лучше жить отдельно, потому-то, потому-то и потому-то. Я о вас буду молиться, я вам буду помогать, буду с вами созваниваться – вы не потеряли сына (дочь)». А бывают моменты, когда потеряли, когда действительно общение нужно прервать, для морального и психического здоровья участников этой коммуникации! Но даже это можно делать по-разному. Уйти, не хлопнув дверью, – большое искусство, и дальше продолжать молиться за этих людей, продолжать о них просить Бога. Христианин – это ведь не тот, кто всегда “белый и пушистый” и для всех удобный. Мы не можем быть удобными для всех, особенно в теперешние времена, когда христианство действительно подвергается большому давлению, много вопросов и т.д. Я такой милый, любящий – это не работает! Христос возлюбил всех, но я – не Христос! Я могу всех любить ровно настолько, насколько во мне живёт Христос. И молиться могу. Но также нужно быть твёрдым. Помните, что Христос неоднократно поступал твёрдо.
Другая история… Тот факт, что ты сейчас говоришь об этом (я не совершила самоубийство, не покончила с собой, нашла что-то на эзотерическом форуме, мне кажется, что это не совсем по-христиански) – ты сейчас жива! Мы сейчас сидим с тобой, разговариваем. В тот момент Господь это использовал. Одна из первых проповедей в моей жизни (когда я понял, что мне реально нужно примириться с Богом) была абсолютно неправильной с богословской точки зрения. Она была неправильной с точки зрения понимания Священного Писания. Причём протестантской, православной – неважно! А я такой: «Господи, мне же нужно прийти к Тебе! Да, я так дальше не могу жить!» В тот момент Бог вот это в моей жизни использовал. А кто Ему мешает? А потом я понял, что да, она неправильная и такого больше никогда никому проповедовать не буду. И не проповедовал. Я другие глупости проповедовал, но вот эту – Бог миловал.
К. ТЕЛЬПУК: Мне показалось, что этот вопрос интересно было бы тебе задать. Александр спрашивает, счастлив ли ты?
О. ШЕВКУН: Да. Кстати, и это не значит, Александр, что всё всегда круто и никогда не приходится плакать. Но эта удовлетворённость тем, что Бог делает, удовлетворённость происходящим в жизни, в семье, в служении (кстати, от этого канала тоже, от того, что мы делаем с этими ребятами, коллегами… наверное, не стоит называть ребятами – с этими взрослыми людьми)… Ответ – да.
К. ТЕЛЬПУК: Тут Денис спрашивал, где ты жил в Америке: в семье, в отдельном доме?
О. ШЕВКУН: Нет, мы приехали уже с дочерью и сначала жили на кампусе, в квартирке, а потом снимали квартиру. До кампуса нужно было добираться ещё минут 20 на машине.
К. ТЕЛЬПУК: Степан Дёмин спрашивает, обновляются ли видеопроповеди?
О. ШЕВКУН: Штука вот в чём. В последние, наверное, полгода-год я проповедую в основном в англоязычной Церкви. И там по разным причинам проповеди на сайте не выставляются. Но в Ютубе есть немало проповедей прошлых лет, я думаю, будут и новые тоже. Так что можно просто по имени и фамилии найти проповеди, учебные курсы, потому что и этим Бог тоже даёт возможность заниматься – готовить и записывать учебные курсы в рамках семинарии Святой Троицы. Нет, сейчас не обновляется с марта. В апреле на канале «Парадигма» была проповедь за апрель. Это последнее, что было, думаю, что будет ещё.
К. ТЕЛЬПУК: Ещё есть вопрос от Степана: «Как Вы чувствуете то Евангелие, в котором говорится о Последнем Времени?» Дальше он поясняет, что о Втором Пришествии. То есть речь идёт о «Книге Откровения», я так понимаю.
О. ШЕВКУН: Возможно, о «Евангелии от Матфея», 24-я и 25-я главы. Чувствую приближение, при этом не испытываю страха. Если Бог с нами, кто против нас? Разные христиане богословски по-разному это понимают. Чувство противостояния – особенно. Кстати, это не значит, что завтра всё кончится, но мы то ставим памятники, то сносим, то снимаем фильмы, то запрещаем их, то в одну сторону, то в другую. Борьба за права меньшинств приводит к тому, что сами христиане становятся во многом уже меньшинством. И как им бороться за свои права? Вообще, иногда такое ощущение: «Гряди, Иисус!» Или более простым языком: «Господи, скорей Ты бы уже пришёл!» Потому что сил нет! У нас завтра будет эфир, причём в незапланированное время. Это эфир, который я предпочёл бы не проводить. Но не потому, что не хочется его вести – я бы предпочёл, чтобы не было событий, которые побуждают это проводить. Вот просто хочется сказать: «Господи, приди уж и разберись!» Хотя я понимаю, что Он заглянет и в мою душу и тогда мне останется уповать только на милость, на любовь и Благодать Иисуса Христа. Прийти к Нему и сказать: «Прости меня. Прости, потому что я не прав перед Тобой».
К. ТЕЛЬПУК: Что тебе дала и, может быть, до сих пор даёт, надеюсь, Церковь кроме того, что ты имеешь возможность общаться с Богом в коллективе? Возможно, Церковь тебя чему-то научила, возможно, ты извлёк какие-то уроки.
Т. ДЬЯЧЕНКО: А я расширю немножко вопрос. Есть ли что-то такое, что ты понимаешь: «Это я мог получить только в Церкви, нигде больше»?
О. ШЕВКУН: Умение принимать столь разных людей, которых нашёл Бог и которые нашли общее в Иисусе Христе. Я объясню: есть одна Церковь Христова и разные общины. Если Церковь едина, как тело, как единый организм, общины – разные части этой Церкви. Когда ты выходишь за пределы своей общины, ты видишь других людей, с которыми ты, допустим, на какой-нибудь международной конференции, а там полный зал африканцев. И они начинают плясать. Ты потом с ними садишься или просто болтаешь и находишь вот эту общность. Находишь в Иисусе Христе. Умение, готовность общаться с разными людьми… В Писании не случайно говорится о том, что Церковь – это невеста Христова. Но если Христос многогранен, если жених многогранен, то многогранна и невеста. Наверное, этого принятия разных людей, избранных и призванных Христом, у меня без Церкви не было бы.
К. ТЕЛЬПУК: Есть ещё один вопрос от Дениса Иванченко: «Кем Вы себя видите в интервью: провокатором, «добрым следователем»… Как Вы считаете, правильно ли в хорошем смысле ставить собеседника в неудобное положение?»
О. ШЕВКУН: Мне кажется, что есть такие собеседники, которые всю жизнь и живут в неудобном положении, их туда не надо ставить! Нет, ставить, конечно, не надо. Но если он там уже находится, важно это показать… Да, есть разные журналистские стили, разные стили ведения интервью. Сравните Познера, допустим, с Венедиктовым. И их обоих – с Ксенией Собчак. И всех их сразу – с Дмитрием Гордоном, который долго сидит и слушает, а человек рассказывает и т.д. Наверное, вопрос об этом. Я бы сказал скорее направляющим, который хочет раскрыть и показать собеседника. Провокатором – немножко да, бывает! А насчёт неудобного положения… Понимаете, если человек пришёл сюда, в СМИ, и он чего-то не оговорил, мы о чём-то не договорились, а такое может быть. Допустим, человек приходит в передачу по технике и говорит тебе: «Не спрашивай меня о том-то». Я соглашаюсь – я принял правила игры, по ним я должен работать. Если я всё же спросил, тогда я перешёл некий рубеж. Но если договорённости не было, тогда извините, ты пришёл! А следователи – это во-он там, в полиции, в прокуратуре. Наверное, это не журналистика. Хотя есть расследовательская журналистика – это точно не моё. Я слушаю некоторые интервью, я понимаю, что человек работает совершенно по-другому… Допустим, у нас на канале передача «А у нас сегодня гость». Влад Шакин берёт интервью. Я иногда сижу и думаю: «Да не так надо делать! Ты о чём человека спрашиваешь?! Зачем?» А в это воскресение у Влада будет журналист, автор, Михаил Марголис. Мне интересно, как он будет с ним разговаривать. И я уже сижу, представляю себе… Наверное, что-то будет не так. А потом послушаю и скажу: «А интервью-то удалось! Но оно не моё». Вот так работает коллектив. Я вон тут за последние 15 минут эфира прорекламировал две передачи.
Т. ДЬЯЧЕНКО: Давай ты ещё прорекламируешь, какой гость у тебя будет в следующий четверг.
О. ШЕВКУН: В следующий четверг мы думали завершить сезон «Верить. Видеть. Жить», поставить на нём большую-большую-большую точку. Но есть одна тема, которая у нас постоянно всплывает – это одиночество христиан, особенно незрячих христиан. Это странно, притом что мы говорили о Церкви, о взаимной поддержке в Церкви, но эта история одиночества, раздробленности – она есть. Есть интереснейший опыт наших украинских друзей. Там есть миссия «Служение незрячим». Там очень много интересных людей. У них есть и конференции, и встречи, и достаточно большая активность в соцсетях. У нас в следующий раз будет не один гость, а, наверное, пять или шесть из этой миссии, из Украины. Собственно, об этом служении и будем говорить: как и почему это работает. Я думаю, что именно на этом выпуске мы уже поставим точку на лето. Я очень хочу, чтобы каждый из тех, кто слушал эту программу, пришёл к вере. Не просто формально (я родился в христианской стране, вырос в христианской семье и т. д.), а серьёзно сказать: «Господи, я Тебя люблю! Христос, прости меня, прости мне мой грех! Спасибо Тебе, что Ты умер на кресте за меня! Спасибо Тебе, что Ты воскрес в моё оправдание!»
Я хочу, чтобы это произошло. А как это произойдёт, это в Божьих руках, мы для этого трудимся.