Шла весна сорок пятого года, последняя военная весна. Наша московская школа-интернат уже вернулась из эвакуации из далекой Татарии. Но институт для слепых детей на Первой Мещанской (ныне проспект Мира) был пока занят под военную комендатуру, и нас временно поместили в небольшом стареньком доме в Марьиной роще, неподалеку от Минаевского рынка. Жили тесно, жили трудно, но весело. Весело, быть может, от того, что Москва входила в свой обычный жизненный ритм, что не выли по ночам сирены воздушной тревоги и не грохотали над крышами зенитки, от того, что по утрам под беззаботную воробьиную болтовню вставало над городом тихое, ласковое солнце, от того, наверное, что воспитательница, открывая всякий новый день, торопливо шуршала газетой и взволнованным радостным голосом читала сообщения от Советского информбюро.
Жилось нам в те годы привольно. Каких-то строгих запретов и ограничений мы, пожалуй, не знали. Всего скорее, происходило это. потому, что изменился состав ребячьего коллектива. Влились в нашу довоенную семью ребята, прошедшие по детству суровыми дорогами войны, испытавшие ужасы оккупации, побывавшие в госпиталях. Многие из них курили, были резки и болезненно раздражительны, с дисциплиной не считались и чувствовали себя этакой вольницей.
Школьного двора у нас не было, и поэтому после уроков, как правило (особенно мальчишки), отправлялись бродить по городу. Предводительствовали в этих походах ребята с остаточным зрением. И вот сразу после обеда мы уходили из школы, чтобы вволю накататься на трамваях, чудом уцепившись за какую-нибудь скобу на левой стороне вагона, чтобы, проникнув мимо контролера в метро, до головокружения, до тошноты намотаться вверх-вниз по эскалатору.
Главным заводилой во всех наших мероприятиях был мой одноклассник Юрка Задонов. Будто черт поселился в этом непоседе. Не мог он и пяти минут быть спокойным. Все чего-то выдумывал, кому-то строил козни. Его «воспитывали» учителя, ему грозили устроить «темную» мальчишки. Но как-то все сходило Юрке с рук. Хитрый он был, умел вывернуться и уйти от возмездия.
В тот вечер Юрка казался особенно загадочным и таинственным. После ужина куда-то надолго исчез. Мы вчетвером сидели в классе. Я читал вслух «Цусиму» Новикова-Прибоя, а трое мальчишек слушали, затаив дыхание. Бежали нетерпеливые пальцы по примятым временем строчкам, перелистывались страницы, рассказывал нам бывалый русский моряк о том, как героически сражались, как гибли русские корабли, как гордо умирали наши матросы, не склонив головы перед врагом. Порой у одного из моих слушателей вырывалось восхищенное «Ух ты!», и вновь воцарялось напряженное молчание.
Вдруг дверь с грохотом распахнулась. В класс ворвался Витька Вернов. Он казался чем-то напуганным. И это было тем более странно, что Витька считался самым сильным из ребят, и, думалось, не боялся никого. Он ничего нам не объяснил, и мы мучались в догадках: что произошло? Ясность внес Юрка. Оказывается, это была его очередная проделка. А особенностью юркиного характера было то, что о своих «подвигах» он не мог долго молчать. Спешил похвастаться ребятам. И мы узнали, как все было.
Классы и спальни в нашем доме располагались на верхних этажах. А на первом — находились столовая, учительская и разные подсобные помещения. По вечерам здесь было довольно пустынно. В учительской хранились наглядные пособия; громоздились на полках и на полу чучела зверей и птиц, стояли шкафы с географическими картами, муляжами и физическими приборами, а в простенке между шкафами даже висел самый настоящий скелет, по которому на уроках анатомии мы изучали строение человеческого тела. Но главным атрибутом учительской был телефон, который по вечерам оказывался в распоряжении «любителей изящной словесности». Витька и Юрка буквально до ссор доходили из-за этого телефона. И обычно верх брал Витька, потому что на его стороне была сила. Он попросту отталкивал слабака-претендента от аппарата и вырывал у него трубку:
— Иди спать.
И вот Юрка придумал. В этот вечер, когда утихла школа и опустел первый этаж, он дождался Витьку в учительской. Ни о чем не подозревая, тот пришел, как обычно, сел на стул около телефона и завел долгий, бесконечно долгий разговор с одной знакомой девочкой. Тогда Юрка тихо подошел к скелету, отцепил с крючка его руку и, подкравшись к Витьке сзади, осторожно провел костяшками-пальцами по его волосам.
— Кто здесь? — дернулся Витька. Ответа не последовало. И снова что-то коснулось его волос. Витька рывком вскинул руку. Он ощутил в своих пальцах… О, ужас! Эти сухие, гремучие… Он узнал их. На несколько секунд Витька будто окаменел. Потом телефонная трубка со стуком упала на пол. Слышно было, как звенит в ней писклявый девчоночий голос: «Алло, алло…». Но Витьке было не до того. Какими-то неверными торопливыми шагами, весь напрягшись, даже пригнувшись и выставив вперед руки, он направился к двери, потом, все убыстряя шаги, — по коридору, к лестнице. И, почувствовав под рукой перила, вихрем вылетел на второй этаж, ворвался в класс, где мы читали «Цусиму». Только тут бедняга перевел дух.
Рассказывая нам, Юрка, довольный собой, ехидно посмеивался и лишь просил не выдавать его Витьке. Но Витька узнал все в тот же день. Обозлился он страшно.
— Вздую, обязательно вздую! — сжимая кулаки, сквозь-зубы повторял он.
Юрка прятался от него. Даже в спальню пришел после того, как все уснули, и утром встал задолго до подъема.
До звонка на урок оставалось минут десять. Мы почти все собрались в классе. Каждый был занят своим делом: кто торопился списать домашнее задание, кто беспечно болтал со своим товарищем, кто бесцельно слонялся из угла в угол. Только Юрки не было в классе. Мы понимали — боится.
И вдруг за дверью в коридоре раздался истошный крик:
— Победа! Ура! Ура! Победа!
Он вихрем влетел в класс:
— Братцы, победа! Салют! Сегодня салют!.. Из тысячи орудий!..
Первым бросился к нему Витька Вернов. Он схватил его за плечи, крепко встряхнул:
— Врешь! Откуда слыхал? Врешь!
— Ах — врешь?! — заорал Юрка. — Иди в учительскую, посмотри, что там делается.
Тогда Витька отпустил его плечи и, как Юрка минуту назад, заревел ломающимся мальчишеским баском:
— Ура! Победа!
И под напором этой неизбывной радости забыл он свою кровную обиду на Юрку.
В этот день не было у нас уроков, хотя учителя и заходили к нам в класс. Все говорили о победе — желанной, долгожданной, наконец обретенной. Все поздравляли друг друга и ликовали, и пели. Плакала наша старая учительница, у которой три месяца назад погиб на фронте сын. Плакал школьный завхоз дядя Ваня, и скупые слезинки медленно ползли по морщинистым стариковским щекам. По-бабьи, по-деревенски причитала жена его тетя Таня:
— Ну, что делать-то, Вань? Ну, не дожил… Убили, проклятые… А зато день-то нынче какой! Ведь он за этот день жизнь-то отдал.
А вечером гремел над Москвой салют, салют победы. И рвали темноту майского неба могучие радостные залпы. И многоголосое «ура!» летело в это уже мирное небо вслед цветистым огненным ракетам. И где-то вдали гремела медь духового оркестра. И хотелось, чтобы этот праздник не кончался никогда.
Тридцать пять лет минуло с тех пор. А я и сейчас до деталей, до мелочей помню тот день. Помню и другие дни, предшествовавшие тому — памятному. Одни — светлые, радужные. Другие — тревожные, черные. Помню июль сорок первого, когда шли на Москву надсадно воющие фашистские юнкерсы. Помню, как к исходу ноября в нашем дачном подмосковном поселке близ города Яхромы стали отчетливо слышны разрывы тяжелых мин и снарядов. И по вечерам в наш дом набивалось полным-полно бойцов — озябших, усталых, проголодавшихся. И всю ночь топилась наша печь. И варился в больших ведрах гречневый концентрат, но не помню я уныния, отчаяния в голосах бойцов. Я слышу их спокойные, несуетные разговоры промеж собой, их добродушные шутки над дружком-товарищем, сдержанный смех. А вот жалоб и вздохов — не слышу. И это не кажется мне. Да, так было. Да, наши бойцы ни на минуту не теряли веры в правоту своего дела — веры в окончательную победу над врагом. Во имя этой веры и выстояли они.
Как-то заночевал у нас пулеметный расчет. Почти четыре десятилетия прошло, а я не забыл фамилии тех бойцов: первый номер — спокойный, обстоятельный, неторопливый — Филимонов. И второй номер — совсем юный, живой, энергичный — Сорокин. Тогда, к ночи, все ближе стали ухать разрывы. И бойцы рассудили без паники: установили в дверях на разножке ручной пулемет, а рядом выложили на полу увесистые рубчатые гранаты-лимонки. И спали, чутко вслушиваясь в обманчивую ночную тишину.
А потом в нашем доме остановился штаб. И часовой ходил у крыльца. И я, одиннадцатилетний незрячий мальчишка, надев поверх шапки громоздкую, великоватую мне стальную каску, тоже ходил с часовым, потому что хотел приобщиться к этим мужественным, не знающим страха людям, хотел быть ближе к ним.
Не доходя до нашего поселка двух километров, фронт остановился — и одиннадцать дней ни с места: ни наши, ни немцы. С шипением летели совсем низко над крышей дома снаряды. До ломоты в зубах пронзительно визжали бомбы. И жуткий холодок мурашками, пробегал по спине от того, что так близко был враг. И хотелось плакать, когда долетавшее по трескучему морозцу с недалекой передовой русское «ура!» вдруг захлебывалось и начинало гаснуть.
А на двенадцатый день поутру я вышел во двор и удивился. Но чему? Что-то непривычное было в декабрьском утре. Тихонько постояв и послушав, понял: не было близких разрывов. Артиллерийская канонада бушевала где-то вдали. Мама, вышедшая следом за мной, спросила у проходившего мимо бойца:
— Отогнали?
— Отогнали. Почти на двенадцать километров отогнали за одну ночь, — весело ответил он.
Плыли, качались в морозном декабрьском небе далекие пушечные громы. Плыли, качались над заваленными пушистыми снегами равнинами Подмосковья. И все дальше уходили на запад. Теперь-то я понимаю, что именно эти декабрьские громы стали предвестниками весны Победы, что именно из этих глухих отголосков начавшегося наступления три с половиной года спустя родился салют Победы. Салют, который с нетерпением ждало все человечество, салют, ставший величавым гимном советскому народу, салют, которому тридцать пять лет назад мы — мальчишки сорок пятого — до хрипоты кричали «ура!».
1980
Публикации текста:
Глебов В.А. Этот день Победы: рассказ // Советский школьник [шрифт Брайля]. – 1980. – № 5. – С. 65–80.
Глебов В.А. Этот День Победы: рассказ // Школьный вестник [шрифт Брайля]. – 1995. – № 5/6. – С. 105–120.
Текст воспроизведен на портале с разрешения главного редактора журнала «Школьный вестник» Юрия Кочеткова.