Есть тексты. которые пугают меня-читателя. Но когда я начинаю работать с ними как литературовед и переводчик, они становятся смыслообразующими.
Этот текст был написан давно, в 1922 году, это другая война, еще первая, Первая мировая (1914-1918). И хотя она окончилась более ста лет назад, “День всемирного примирения”на русском языке, под заглавием “День всеобщего мира” был опубликован только в 1977 году.
Спустя много лет этот текст меня испугал. Он не был похож на то, чего ожидали от незрячего юноши – высокого, тонкого, нежного, музыканта и массажиста с чуткими пальцами и ярким, запоминающимся голосом-тенором. Было принято считать, что он был наивным сказочником и часто принимал собственные мечты о братстве и взаимопомощи людей за действительность.
Но, возможно, именно чуткость Василия Ерошенко позволила ему ощутить и выделить главное и понять цену любой войны.
В 1945-1946 году Василий Ерошенко преподавал систему Брайля, русский язык и литературу в Загорской музыкальной школе-интернате для военноослепших, помогая овладень навыками новой жизни незрячего людям, резко и травматично потерявшим зрение на фронтах Второй мировой.
Каждый переведенный текст потом живет в переводчике. С 2006 года я помню эти образы и этот своеобразный ритм.
И сейчас я думаю о любой войне образами и словами Василия Ерошенко. Цена войны, цена мира слишком высока для каждого.
Ваша Юлия Патлань
Василий Ерошенко. День всемирного примирения
На пышном балконе стояли мать с сыном, смотрели на победившую армию, с триумфом идущую мимо дома; мать ликовала, ведь был день всемирного примиренья, но плакал мальчик…
«Дитя, не плачь, дорогой, не печалься: мировая война завершилась, завершились человечества муки. Взгляни на шелестящие стяги! Разве они – не крылья вечного мира на земле? Взгляни на лица победивших героев! Разве не читаешь в них бесконечный покой вконец изнуренной родине, безграничный отдых многострадальному человечеству? Послушай, дитя, в героическом марше слышно торжество прекрасных идей, в шуме победных знамен слышно исполнение грез поэтических, благородных надежд всего человечества. О вселенском братстве, о равенстве всех людей, об освобожденьи всех наций…»
«Мама, молчи, прошу, умоляю, молчи… Меж триумфально шумящих знамен я вижу… Мама! Видятся руки брата, лишь руки… Я их уже видел в виденьях бессонных, они меня ласково брали, гладили щеки с любовью, балуя, игриво ерошили голову, привлекали с любовью к… Мама! Ничего ведь не было, груди не было, были лишь руки, вырванные бомбой… Я падал в пропасть… О проклятые сны, о любимые руки!…
Среди голов горделивых этих героев я вижу… Мама! Видится мне голова отца, лишь голова… Я видел уж ее в бессонные ночи в ужасных виденьях… Отец улыбался мне, с лаской говорил и шутил, и хотел, чтоб я снова его поцеловал, как и прежде, и он… О мама! Он взял руками голову с шеи и ее подал для поцелуя, протянул голову, отсеченную саблей… О ужасные сны, о голова самая милая!…
Триумфально шли шеренги героев.
«Бред, дитя, не плачь, не печалься! Слушай героический марш, слушай сигналы труб!»
«Но мамочка, слушай, сквозь торжественный марш слышны печальные звуки, сквозь геройские песни слышится плач безутешный. Кто-то же плачет, кто-то стенает, кто он? Послушай!»
«Бред, дитя! Кто же это заплачет в дни великих триумфов? Кто же стенал бы в дни всемирного примиренья?»
«Но мама, послушай внимательно… Разве сейчас ты не слышишь?»
«Да, сейчас слышу, это брата любимец, наш большой пес; с тех пор, как погиб брат, он все воет и не ест ничего. Услышав марш триумфальный, он вспомнил героя-хозяина… Давно я хотела, а сейчас прикажу, пусть его тут же застрелят; не может он жить без хозяина, зачем мы должны заставлять его мучиться?»
«Слушай, мама, сквозь звуки песни геройской слышны… я слышу крики боли, кто-то же где-то страдает, кто-то же где-то кричит от некой боли, несмотря на день великих триумфов, вопреки празднику мирового примиренья…»
«Бред, дитя, это конь отцовский; услыхав песню героев, он вспомнил о нем, о нашем умершем герое… Давно я хотела, а сейчас прикажу, пусть и его умертвят; он тоже не может позабыть хозяина, тоже не должен он ржать печально в день великих триумфов, в праздник мирового примиренья…»
«Но снова послушай! Сквозь шум победных стягов я слышу рыдания горькие, слушай…»
«Горячечное воображенье, дитя, никаких я рыданий не слышу, это песня кукушки…»
«Но мама, о чем кукушка тоскует в этот день великих триумфов? Взгляни на ивы: склонясь над рекою, они ведь тоже тоскуют; мама, о чем тоскуют ивы в день всемирного примиренья? Мама, прикажи охотнику, чтоб он перестрелял всех кукушек в нашем лесу; они не должны тосковать в дни великих триумфов; прикажи садовнику вырубить отсюда все ивы, они не должны клониться над рекою и плакать в день всемирного мира; и еще прикажи, мама, прошу: прикажи умертвить и меня. Как пес не может уж жить без брата, как конь не хочет теперь жить без хозяина, так же не могу я жить без брата, не хочу я рости без отца! Позволь мне умереть с моими любимыми, позволь уснуть с самыми дорогими! А ты… Над морями крови и слез человечества, над океанами людских мук ты башню воздвигни из костей этих умерших; водрузи на ней стяги отчизны, играй марши, ликуй, пой баллады геройские, празднуй победу, радуйся всемирному примиренью!..»
Он плакал. Все уже было спокойно, ушли прочь кавалеры-герои, лишь издалека слышались еще геройские барабаны и звуки победной трубы. Опершись на балюстраду балкона, он плакал, закрыв лицо руками; безмолвно, неподвижно смотрела на него она; она, казалось, начала понимать, что за победу родины, за мир всемирный отплатили миром ее души…
Все было спокойно, замерли вдалеке раскаты победных барабанов, растаяли в чудном воздухе триумфальные сигналы труб; все погрузилось в покой, только выл пес, только конь сетовал на судьбу, и где-то тосковала кукушка и, склонясь над рекою, о чем-то печалились ивы; опершись на балюстраду балкона, он плакал, в руки спрятав лицо. Безмолвно, неподвижно смотрела на него она; она, казалось, начала понимать сущность мировой войны, сущность всечеловеческого примиренья…
© Пер. с эсперанто Юлии Патлань, январь 2006 г.
