Текстовая версия
• Правда ли, что слепые пианисты «нащупывают» клавиши?
• Что может и чего не может незрячий звукорежиссёр?
• И что требуется от незрячего человека, чтобы успешно работать в зрячем коллективе?
Эти и другие темы — в беседе с музыкантом, звукорежиссёром и эсэмэмщиком Вадимом Чагиным
Ведущие: Кристина Тельпук, Татьяна Крук
Дата выхода: 25.11.2019
«Тифлострим». Не только для незрячих
Кристина ТЕЛЬПУК: «Тифлострим» в эфире. Привет всем, друзья! Сегодня здесь, в этой студии, я – Кристина Тельпук, Таня Крук… Тань, привет!
Татьяна КРУК: Всем привет!
К. ТЕЛЬПУК: И также с нами наш гость из Казани – Вадим Чагин. Вадим, привет.
Вадим ЧАГИН: Всем большой привет. Привет, Таня, привет, Кристина И, конечно, всем нашим замечательным зрителям, слушателям, всем тем, кто собрался здесь и не остался равнодушным.
К. ТЕЛЬПУК: Тань, нас смотрят сегодня?
Т. КРУК: Да, нас смотрят, пишут “Всем привет!”. Привет, друзья!
К. ТЕЛЬПУК: Да, привет, друзья, наверняка там завсегдатаи наши.
В. ЧАГИН: Костяк собрался наш?
К. ТЕЛЬПУК: И, значит, можно начинать.
Т. КРУК: Ну, я вижу людей новых, поэтому…
К. ТЕЛЬПУК: А, ну хорошо. Так, наша сегодняшняя тема: «Интеграция без профанации». Мы будем говорить о том, как незрячему человеку интегрироваться в зрячий коллектив. Итак, Вадим, расскажи, пожалуйста, о том, кто ты, откуда, чем ты занимаешься?
В. ЧАГИН: Я, как ты уже успела отметить, из Казани, хотя родом я из города рядом, из города Набережные Челны – это Татарстан. Я звукорежиссёр, музыкант и звукорежиссёр.
Т. КРУК: Я почему-то, когда тебя увидела сегодня, так и подумала примерно.
В. ЧАГИН: А по каким признакам?
К. ТЕЛЬПУК: А почему, кстати, да?
В. ЧАГИН: По выражению лица или по чему, интересно?
Т. Крук: Серёжка, бородка, то есть как-то вот так примерно, мне кажется.
В. ЧАГИН: Ну, ты сейчас хипстера описываешь. При чем здесь звукорежиссёр?
Т. КРУК: Нет, именно звукорежиссёры так выглядят.
В. ЧАГИН: Звукорежиссёры-хипстеры.
Т. КРУК: Нет, ну хипстеры тоже, конечно, бывают такими, но именно вот какая-то такая творческая профессия.
В. ЧАГИН: Сисадмины еще.
К. ТЕЛЬПУК: Ну, собственно, да, понятно. Ты довольно краток, и тогда, соответственно, я тебя спрошу более подробно: хотелось бы узнать о том, из какой ты семьи? Зрячая это семья, незрячая, видел ли ты когда-нибудь, видишь ли сейчас или не видишь, ну, и так далее… Расскажи об этом сначала.
В. ЧАГИН: Я из зрячей семьи, оба родителя у меня зрячие. Мне чуть-чуть повезло, я в детстве, лет, наверное, до семи, немножко видел одним глазом. Ну как немножко: то есть я в принципе мог, чуть подглядывая, ориентироваться, ходить по улице, смотреть всякие картинки, смотреть телевизор, что, собственно, и делал. Ну, то есть вот такой минимум у меня был. Сейчас этого нет, и сейчас я вижу только свет, пожалуй. То есть даже тени и силуэты какие-то – это вот проблематично… Практически нет, только если на очень ярком свете. То есть, сейчас можно считать, что зрения у меня нет, потому что оно мне никак не помогает.
К. ТЕЛЬПУК: Скажи, пожалуйста, как к тебе относились в твоей семье? Как тебя позиционировали родители?
В. ЧАГИН: Родители ко мне относились всегда, за что им огромное спасибо, я не устану никогда это говорить: «спасибо моим родителям за то, что они относились ко мне как к абсолютно обычному полноценному ребенку». То есть, никогда в семье не говорилось о том, что «вот ты слепой, ты инвалид, к тебе нужно какое-то особое отношение или еще что-то». Ничего подобного. Я был совершенно практически обычным ребенком, с учетом моих особенностей, но на этом никогда не акцентировали мои родители.
К. ТЕЛЬПУК: Детский садик, школа. Был ли это интернат? Или это была обычная школа? То есть, где ты учился, где ты воспитывался?
В. ЧАГИН: Я ходил в детский сад. У нас в Набережных Челнах был детский сад для слепых и слабовидящих, специальный, с маленькими группами. То есть, что значит с маленькими группами? Нас там было по пять-шесть-семь человек, и, грубо говоря, тотальников нас в группе было, наверное, то ли двое, то ли трое. Я сейчас не вспомню, но меньшая часть. В школе я учился, в общем, как и многие. Я интернатовский. Я учился в семнадцатой самарской спецшколе для слепых и слабовидящих. Проучился там до восьмого класса включительно. Последние годы я доучивался в Набережночелнинской школе для слепых и слабовидящих, которую открыли вот… Ну, буквально как раз я заканчивал восьмой класс и открылась эта школа, а до этого была школа только в Лаишеве. Лаишево – это, грубо говоря, деревня под Казанью. В общем, мои родители приняли решение, что правильнее будет отдать меня именно в самарский интернат. И я считаю, что это было достаточно правильное решение. Не могу сказать, что я прямо любил-любил интернат, но, наверно, мало кто из нас может так сказать, что вот он любил всю эту интернатовскую жизнь и был безумно рад той судьбе, которая у него сложилась. Но, безусловно, интернат дал мне огромнейший жизненный опыт, во многом повлиял на то, кем я стал, каким я вырос и на тот образ жизни, который я веду, конечно.
Т. КРУК: Как повлияло? Ну что конкретно такое произошло?
В. ЧАГИН: Это опыт. Ну вот, понимаешь, это когда тебя, грубо говоря, в возрасте семи лет отрывают от мамы и неудачное, наверное, будет сравнение, как котенка бросают в воду, да слишком, наверно, громко, но ты сразу видишь вот эту вот жизнь. Никого из родственников у тебя нет рядом. Есть вот эти вот тетеньки-учителя, воспитатели, есть дети, которые все тоже разные. То есть, вот в чем самое вот это вот проблема интерната, одна из проблем – это в том, что дети, все те люди, с которыми ты учишься, они находятся с тобой 24/7. То есть, в режиме постоянном, и если у тебя, когда ты учишься в обычной массовой школе, если у тебя есть какой-то конфликт с кем-то, ты отучился, ты ушел и все, собственно, этого нет. Плюс, тебе есть с кем об этом поговорить, если тебе повезло и у тебя родители, с которыми можно поговорить. Интернат не предоставляет такой возможности. Тебе нужно учиться сосуществовать с людьми постоянно просто. Это огромный жизненный опыт, это учит видеть людей, понимать людей, какие-то качества их распознавать быстрее, чем это обычно происходит. то есть это вот опыт, опыт самостоятельности, в том числе потому, что когда я учился в самарском интернате, нас учили и ориентированию, то есть, у нас были уроки ориентировки, вот, что не скажешь о других интернатах. Вот я от многих слышу людей, кто тоже учились в интернатах, вот они говорят, что у нас не было уроков ориентирования и мы учились ходить потом. И многие учились ходить потом, то есть учились самостоятельно многие… То есть, это было сложнее наверняка, чем… Вот нас учили ориентировке, буквально со второго класса, по-моему, мы ходили.
Т. КРУК: Ну, чем раньше, тем лучше, наверное?
В. ЧАГИН: Да, конечно. Плюс, у нас было социально-бытовое ориентирование, где мы готовили еду, учились гладить, шить и ну вот прочие такие бытовые всякие штуки, которые, на самом деле, очень… ну, это очень помогло потом в жизни, вот эти навыки все, которые были приобретены мной в интернате, и которые, в том числе, давала мне мама моя, когда я приезжал на каникулы. Это очень помогло.
К. ТЕЛЬПУК: То есть шить ты умеешь, да?
В. ЧАГИН: Ты знаешь, я честно скажу, я очень давно ничего не шил, но руки-то помнят, я надеюсь. И я думаю, что… Ну, то есть, знаешь, банально пришить себе пуговицу или что-нибудь зашить, да, я смогу.
Т. КРУК: Даже я не смогу. Смешно. Елена пишет: “У нас были уроки ориентировки, но слабовидящим на них, по крайней мере в мое время, уделялось меньше внимания”.
К. ТЕЛЬПУК: Друзья, я обращаюсь к нашим слушателям, к нашим зрителям: расскажите, пожалуйста, о своем опыте обучения в интернате, если у вас такой опыт был. Если не было, то скажите, хотели бы вы, чтобы у вас такой опыт был? Жалеете ли вы, что у вас такого опыта не было? Поделитесь с нами, пожалуйста. Нам будет это тоже очень интересно. Вадим, скажи, пожалуйста, а были ли у тебя друзья вне интерната?
В. ЧАГИН: Да, были друзья во вне интерната, ну, преимущественно это были соседи по подъезду, соседи по площадке, соседи по дому. Поскольку сказал уже, что немножечко видел, да и потом даже, когда зрение начало падать, я вполне себе был ребенком, который бегал по двору, так же лазил по стройкам и в школе, и вне. Да, у меня были друзья вне интерната.
К. ТЕЛЬПУК: И ты не чувствовал себя каким-то не таким, я правильно понимаю, да?
В. ЧАГИН: Ты знаешь, в целом, нет. Приходилось, конечно, лазить людям в лицо за то, что тебе говорили что-нибудь типа «слепой, косой» и что-то вот такое. Ну, естественно, да. Это дети, бывает, но в целом меня, если взять среднюю температуру по больнице, воспринимали как обычного ребенка, учитывали, конечно, что вот я не вижу, но каких-то насмешек, озлобленности какой-то, издевок постоянных… то есть, меня не гнобили и воспринимали вполне себе нормально. Мне было комфортно.
Т. КРУК: Виктория спрашивает: “Вы что, город солнца сейчас описываете? Разве бывают такие интернаты?”.
В. ЧАГИН: Ребят, в комментариях самарские есть кто еще? Если есть, поддержите просто. Я знаю, что сейчас там чуть-чуть по-другому, но, когда учился я, учился, на минуточку, с девяносто шестого по две тысячи четвёртый годы, то есть, в широком смысле, не так давно, у нас были замечательные педагоги, которые, честное слово, у нас было так, как я описываю!
Т. КРУК: Маргарита пишет: “Да, определенно жалею, что не училась в интернате. Учеба в обычной школе дала мне прекрасное образование, но общаться я научилась только после двадцати”. И Елена пишет: “Опыт двойственный на самом деле. С одной стороны, да, я благодарна и педагогам за образование, за то, что научили всему, что нужно в жизни, и самому интернату за школу жизни…»
В. ЧАГИН: Двойственный, конечно, двойственный. Это то, о чем я сказал. То есть, конечно, было тяжело, тяжело было особенно там, первые, наверно классов пять-шесть, четыре-пять даже. Вот начальная школа, особенно первый-второй класс – это была жуть вообще, потому что я в первом классе, например, очень много болел, меня клали в больницу со всякими простудами, гриппами и прочим. Это вот были самые, наверное, сложные времена для меня и для моей семьи. Но мне кажется, что родителям моим было сложнее, чем мне, честно. А позже: шестой, седьмой, восьмой класс я скорее вспоминаю с теплотой, потому что тогда уже было легче. Как-то тоже не без проблем, конечно, да, опять же, но негатива у меня от интерната не осталось. Я часто от людей, которые учились в интернатах, слышу, что “Ой, да не приведи, Господи! Это ужасно, это кошмар!» и все прочее. У меня нет такого негатива. То есть было по-разному, было хорошо, было плохо, было очень плохо, но как-то я не пронес через всю жизнь, которая была после интерната потом, вот этого негатива.
К. ТЕЛЬПУК: Давай отойдем с тобой от темы интерната и поговорим об образовании, которое ты получал после школы. Ты вначале нашего эфира сказал о том, что ты музыкант. Существует такой тезис, что большинство незрячих – это массажисты или музыканты. Как ты можешь это прокомментировать?
В. ЧАГИН: Ты знаешь, ты сейчас меня в такую ловушечку немножечко загоняешь, откровенно говоря, потому что оно ведь получается как: действительно большое количество людей незрячих – это либо музыканты, либо массажисты. Я, честно говоря, не знаю, почему так, но и как у кого происходит этот выбор, например – стать музыкантом. Ну просто про музыкантов мне говорить легче, чем про массажистов. Я не знаю, когда это щелкает и почему. У меня получилась какая история: я в принципе могу сказать, что я понимал, что я стану, что я хочу стать музыкантом, с достаточно раннего возраста. То есть, ну вот сколько я себя помню, я всегда любил музыку, всегда она была рядом со мной, и, собственно, чуть-чуть забегая вперед, почему я стал звукорежиссёром? Да потому, что вся эта история со звуком, со звучанием, именно вот со звуком, с саундом так называемым, мне всегда это было с детства интересно. Мне интересно было, как работают приборы, как работает лентопротяжный механизм в магнитофоне, как работают радиоприемники. Меня всегда к этому тянуло, всегда было это интересно. Это такая своего рода закономерность, наверно, что я стал музыкантом. Это вполне себе логично. У меня была история, которую я, естественно, не помню, но которую рассказывают мои родители. Когда мне было три года, мама привела меня в музыкальную школу, потому что я тянулся к инструментам. У нас у соседей было пианино, к которому я всегда жаждал просто подойти, меня тянуло к этому. Она меня привела в музыкальную школу, говорит: “Ну вот… Возьмите”. Ей сказали, что: «Как мы возьмем, он ногами до педалей не достает. Приходите хотя бы года через два».
К. ТЕЛЬПУК: И вы пришли?
В. ЧАГИН: Нет, мы не пришли. Я в музыкальную школу пошёл, уже учась в школе, то бишь в самарской. У нас в школе был филиал одной из музыкальных школ Самары, как сейчас помню, это, по-моему, была одиннадцатая школа, одиннадцатая музыкальная школа. Я учился по классу фортепиано, за что меня периодически тыкали некоторые воспитатели, которые говорили, что, собственно, выбора особо не было: был класс фортепиано, был класс баяна.
К. ТЕЛЬПУК: А что ж на баян-то не поступил?
В. ЧАГИН: (смеется) Я не хочу обидеть баянистов, вообще народников, не, ребят, вы все клёвые, но меня не тянуло никогда к баяну абсолютно, то есть вот не мой инструмент на тот момент, хотя я не могу сказать, что фортепиано – это тоже мой инструмент, но фортепиано – это был более мой инструмент, чем баян. И мне некоторые говорили, что чо ты пошел на фортепиано? У нас в общем все, кто учились в нашей школе, пианисты, вернее фортепианщики, было такое слово замечательное, да. Дословно это звучало примерно так. У нас никогда не было нормальных фортепианщиков. Чо ты не баянист, не аккордеонист и прочее?
Ну я делал покерфейс и говорил, что вот так, чо.
К. ТЕЛЬПУК: Тань, пишут что-нибудь?
Т. КРУК: Маргарита пишет: “Во многих случаях, к сожалению, профессии «музыкант» и «массажист» – это не выбор незрячего, он просто не знает, куда пойти, или его родители не знают”.
К. ТЕЛЬПУК: Ну, в этом, мне кажется, есть некая доля правды, Действительно, потому что ведь стереотип, он же не зря существует. Есть Курский музыкальный колледж, в который можно поехать, есть массажка в Кисловодске, в Ульяновске, в других городах, вот все об этом говорят, об этом есть информация и, соответственно, люди идут. Да.
В. ЧАГИН: Слушай, но вот я говорю, у меня было чуть-чуть не так всё-таки. То есть передо мной не стоял вот этот вот вопрос: “А куда еще?”.
Т. КРУК: Олег Шевкун пишет: “Для Вадима его выбор совпал с его желанием, но ведь не у всех совпадает”.
К. ТЕЛЬПУК: Олег прав. Действительно, как мне кажется…
В. ЧАГИН: Да, это правда.
Т. КРУК: Ну, действительно, это же редкость, чтобы совпадало.
В. ЧАГИН: Знаете, почему мне так повезло? Мне повезло, потому что в моей семье есть пример человека, у которого работа мечты. В общем, желание совпало с работой, и он занимается тем, что он любит. Ну, это его жизнь.
К. ТЕЛЬПУК: Но это не музыкант?
В. ЧАГИН: Он не музыкант, но для меня это был всегда пример того, как надо. И вот, прожив тридцать лет, я понимаю, что, наверно, да, действительно, я убеждаюсь все больше и больше, смотря на него, – это мой отец, на своего отца, я на него смотрю и понимаю, что вот да, надо так.
К. ТЕЛЬПУК: И тебя не останавливал тот факт: вот он видит, а ты нет, ай-ай-ай, да как же, как же? То есть ты об этом не думал?
В. Чагин: Абсолютно нет. Наверно, как раз потому, что меня не обособляли в семье. Я уже говорил о том, что важно, как к тебе относятся в семье и именно в детстве, ведь мы все родом из детства, согласитесь. И многие вещи, многие комплексы, страхи, неуверенности и всё прочее, они рождаются в детстве. В моей семье не было этого, поэтому я не думал, конечно. А почему мне было думать? Ну, не знаю. Нет.
К. ТЕЛЬПУК: Хорошо, давай пойдем дальше. Вот ты перевелся из самарской школы, а дальше?
В. ЧАГИН: А дальше… Честно говоря, по прошествии лет я, если касаемо школы, именно перевода в набережночелнинскую школу, по прошествии лет я не могу, наверное, сто процентов сказать, что это было правильное решение, принятое мной. Оно было принято мной. Мои родители меня поддержали, то есть они не настаивали на том, что, там, «давай, переезжай к нам поближе». Нет, абсолютно, это было мое решение, но, несмотря на то, что я не считаю его самым лучшим решением в своей жизни, хотя, казалось бы, я вернулся домой, я жил с родителями, всё было легче, ну наконец-то, да, стало так, как у большинства людей, как у обычного ребёнка, грубо говоря…
К. ТЕЛЬПУК: Ты продолжил учиться в музыкальной школе?
В. ЧАГИН: Вот, я как раз к этому и веду, что если где-то убыло, то, значит, где-то прибыло. В моем случае прибыло в плане как раз музыкальной школы. Директор общеобразовательной школы сказала, что «а вот слушайте, а у нас тут рядом со школой есть музыкальная школа, а вы сходите туда и, глядишь, вас примут туда». Мы пошли в эту школу и, в общем, получилось так, если коротко: ну, я пришел, естественно, как пианист, что «давайте я, естественно, буду заканчивать, как пианист», а что мне было делать? Я говорю: «Я в школьном хоре пел очень много». Ну, там был младший хор, старший хор, как всегда. Наверное, во многих школах это было. И мне сказали: “Дак, а давай иди, давай ты будешь петь в хоре. Ты поёшь, наверное, да, кроме хора?» Я говорю: “Ну да, есть такая буква в этом слове”. «Не хочешь ли ты на вокально-хоровое отделение пойти?»
К. ТЕЛЬПУК: И ты?
В. ЧАГИН: Я подумал. Я согласился с этим. Очень мне понравилась хормейстер хоров, в которые меня звали, совершенно замечательный преподаватель, с которым мы до сих пор общаемся и до сих пор я периодически пою в этом хоре, в котором я пел. Они меня зовут периодически на некоторые концерты. Я делаю это с огромным удовольствием. Это для меня одна из отдушин таких, то есть я радуюсь очень. Для меня это ни в коем случае сейчас не работа, а просто отдых душой. Ну вот. И я пошел учиться, доучиваться, грубо говоря, в музыкальной школе. Ну, это было не дирижёрско-хоровое, не дирижёр-хоровик, а вот именно оно называлось вокально-хоровое. У меня был хор, у меня был спец-вокал, у меня было общее фортепиано, естественно. Фртепиано стало общим, но как раз парадокс заключается, наверное, именно вот в том, что руки с точки зрения пианиста мне поставили как раз в этой музыкальной школе, тогда, когда у меня было общее фоно. Мне очень повезло с преподавателем, которая не побоялась. У нее не было до меня незрячих учеников. Она не побоялась меня взять, и мы нашли с ней общий язык, выработали методику того, как я буду учить произведения, и она очень много работала над моими руками, потому что до этого у меня была совершенно слепецкая постановка рук, если вы понимаете, о чем я говорю.
К ТЕЛЬПУК: Объясни, пожалуйста.
В. ЧАГИН: Слепецкая постановка рук… А как, чтоб было? Ну, хорошо, я тогда не буду показывать. В общем.
Т. КРУК: Можно показать на камеру.
К. ТЕЛЬПУК: На камеру можно, да, конечно.
В. ЧАГИН: Но мне нужна плоскость. Хорошо, одной плоскостью будет моя вторая рука. Так видно?
В. ЧАГИН: Значит, смотрите. Слепецкая постановка рук пианистическая – это когда рука стоит вот так. То бишь, то, о чём я говорю: когда пальцы плоские, когда плоский палец лежит на клавише. То есть, не вот такая постановка, когда, ну, правильная. Полу…, как же это называется? Закруглённая рука, да? Понимаете, понятно объясняю? Нет?
К. ТЕЛЬПУК: Так, как будто яблочко должно быть.
В. ЧАГИН: Да, как будто яблочко держишь. Не музыканты, понятно, о чём я говорю? Если нет, то, ну, я постараюсь как-то по-другому объяснить. То есть, да, как будто держишь яблочко. И это было сложно очень – избавиться от вот этого нашаривания нот. Мы что делали? Мы играли большое количество произведений, где было много скачков: октава, полторы октавы. Очень много было таких произведений, которые очень мне помогли. И у меня всё равно остались кривые руки, на самом деле, с точки зрения постановки, да, но всё стало сильно лучше, и звукоизвлечение, вот, те проблемы, которые остались – они во многом нивелировались просто непосредственно слухом и тем контролем инструмента, который мне был дан.
К. ТЕЛЬПУК: Ты сказал, что вы выработали с преподавателем методику того, как ты будешь произведения заучивать. Это значит то, что ты не знаешь нотной системы Брайля? Или то, что не было нот?
В. ЧАГИН: Нет, я знаю нотную систему Брайля. Ну, то есть, когда я учился в Самаре, мы выучили нотную систему Брайля. Я её знаю, но не было нот, да. Вот эта, вот, вечная проблема – отсутствие брайлевских нот. Переписывать их очень муторно и долго, ну, вы понимаете, да, о чём я говорю? То есть, нужно переписать большое произведение. Ну, это огромное количество времени, которого в принципе не было. То есть, если бы у меня в семье были музыканты, которые могли бы диктовать мне ноты, которые я мог бы записывать, наверное, это бы работало. Но, поскольку у меня не было в семье ни одного музыканта, то это стало большой проблемой.
К. ТЕЛЬПУК: И как ты выходил из положения?
В. ЧАГИН: Я учил, что называется, с рук, с ушей.
К. ТЕЛЬПУК: То есть, записывалось аудио, да, на диктофон. И, соответственно, ты садился дома. Или у тебя не абсолютный слух?
В. ЧАГИН: Вот нет. Вот нет. Методика с записью на диктофон работала со мной уже позже. Чуть ли не когда я уже учился, ну, вот, в колледже, наверное.
К. ТЕЛЬПУК: Ну, мы тогда к этому вернёмся.
В. ЧАГИН: Тоже, да. Потому что, нет, здесь я разбирал… просто мы садились, разбирали кусок произведения, левой, правой рукой. И всё, собственно. Я таким образом тренировал себе память плюс ко всему. То есть, нужно было выиграть этот кусок так, чтобы ты пришёл на следующий урок, и у тебя не было что: «Слушайте, а вот что идёт в этом такте? Что-то я не помню. А вот здесь какой ход? Здесь Си-Соль, или Соль-Си, наоборот?».
Т. КРУК: Вадим, а возможно ли вообще выучить произведение, не зная нот? И можно ли, вообще, что-то сыграть?
В. ЧАГИН: Конечно, конечно, можно.
Т. КРУК: Можно, да? Я просто безумно хочу что-нибудь сыграть, но учить ноты вообще не хочу. Плохо?
К. ТЕЛЬПУК: На чём хочешь сыграть?
Т. КРУК: Синтезатор.
В. ЧАГИН: Ну, как – плохо. Да, на чём хочешь сыграть?
Т. КРУК: Синтезатор, синтезатор.
В. ЧАГИН: Слушай, ну, на самом деле, тут могут быть две вещи: либо ты ищешь какого-то человека, который к тебе приходит, и ты ему говоришь: «А я не хочу учить ноты, я хочу, мне нужен рецепт».
Т. КРУК: Нет, сама, сама.
В. ЧАГИН: Сама? Ну, для того, чтобы выучить произведение самому, не зная нот и не разбирать – это нужен, я не побоюсь этого слова, феноменальный слух.
Т. КРУК: Вообще нету слуха.
В. ЧАГИН: Феноменальный музыкальный слух, феноменальная музыкальная память.
Т. КРУК: Я поняла.
В. ЧАГИН: Ну, наверное, как это было, говорят, что Моцарт слышал, как Бог.
К. ТЕЛЬПУК: Что нам пишут, Тань?
В. ЧАГИН: Да, что пишут?
Т. КРУК: Олег Шевкун пишет: «Слепецкую постановку рук можно услышать, определить по звуку. И я не могу понять, почему она до сих пор не вымерла, как явление?».
К. ТЕЛЬПУК: Я, кстати, вообще про такую постановку рук слышу впервые сегодня. Меня-то учили, как раз, вот, правильно, вот так.
В. ЧАГИН: Тебе повезло. Ты не музыкант, вот, сейчас ты не музыкант, но тебе повезло.
К. ТЕЛЬПУК: Мне повезло, видимо, да.
В. ЧАГИН: Готов ответить, наверное, Олегу. История в том, что вот эта плоская постановка рук – это очередная слепецкая проблема. Это одна из проблем, когда, вот, мы что-то делаем не так. Мы же, ну, есть же вещи, которые мы делаем не так. Нам, либо нам сразу говорят: «Ты делаешь не так», там, и тебя переучивают. А здесь тебя, ну, как, ты играешь, тебе не ставят руку, ты пытаешься играть. Ты клавиш не видишь, что ты делаешь? Ну, естественно, тебе нужен контроль какой-то. Для того, чтобы контролировать, где у тебя чёрные клавиши, как оно происходит, да? Ориентировка на клавиатуре. Ты ставишь вот эту руку плоской постановкой, потому что, когда у тебя рука стоит правильно – ты не видишь ничего. То есть, у тебя, условно говоря… тебе нужно сыграть.
К. ТЕЛЬПУК: Ты не можешь контролировать, где у тебя какие клавиши.
В. ЧАГИН: Ты не контролируешь клавиатуру: где какие клавиши. И какой-то ход сыграть большой ты не можешь, потому что вот это вот слепецкое нашаривание. Ну, вот, у меня, у нас был учитель музыки, который всё время об этом говорил. Учитель не музыки в музыкальной школе, а в общеобразовательной, в Самаре. Вот, ну, стандартный урок музыки, да, который есть, ведь он всё время говорил: «Не играйте, как слепцы, не нашаривайте. Вот этого быть не должно». Когда у тебя ход большой какой-то. Там, ну, даже на сексту, на септиму – ты отрываешь руку от клавиатуры и начинаешь шарить: «Ой, а где-где-где-где-где?». А ты должен переносить руку: ты оторвал, перенёс, оторвал, перенёс. Точно перенёс. Перенёс абсолютно точно. Так, чтобы это было, ошибёшься, не попадёшь – ничего страшного. То есть, вот, от этого нужно отучать. Она в любом случае, скорее всего, будет, эта слепо-постановка рук. Её нужно, просто, нужно, чтобы педагог её сразу увидел и сказал, что так делать не надо.
Т. КРУК: Елена спрашивает: «Вадим, не возникает проблем с аккомпанементом себе во время исполнения вокального произведения? Если, конечно, аккомпанируешь сам себе?».
В. ЧАГИН: Я немножко не понял вопрос. Проблема какого…?
К. ТЕЛЬПУК: То есть, ты поёшь и ты аккомпанируешь сам себе.
В. ЧАГИН: Проблема аккомпанемента – выучить аккомпанемент? Или проблема именно непосредственно процесса? Что вы имеете ввиду?
Т. КРУК: Ну, как я понимаю, просто, сложно ли самому себе, то есть, одновременно и петь, получается, и играть? То есть, не сосредотачиваясь на чём-то одном.
В. ЧАГИН: Ну, когда ты начинаешь только это делать – да, конечно, сложно. Нужно сосредотачиваться. Ну, то есть, фокусироваться либо на том, либо на том. С опытом приходит вот этот навык – он вырабатывается. И если этому научиться и выработать этот навык, то, ну как… нет, наверное, не очень сложно.
К. ТЕЛЬПУК: Давай тогда пойдём дальше. Вот ты закончил школу: музыкальную, обычную, общеобразовательную. Ты вокалист по музыкальной школе. И что дальше? Что происходит?
В. ЧАГИН: Дальше я, ну, то есть, последний год обучения в музыкальной школе – он был посвящён тому, что я выбирал, что я буду делать дальше. И я рассматривал вариант, ну, в общем, пойти и учиться вокалу дальше. Идти учиться в колледж. Именно не в консерваторию, а в колледж. Пока в среднее специальное учебное заведение, потому что я заканчивал музыкалку, не десятилетку, а стандартную семилетку. И вариантов было несколько: был Казанский музыкальный колледж имени Аухадеева, был Нижнекамский колледж. Нужен был колледж, где есть вокальное отделение. Был в Набережночелнинском колледже искусств. Тогда он назывался училищем искусств. Вокального отделения не было. То есть, мне нужно было снова уехать из родительского дома куда-то. Ну и выбор пал на Казанский колледж, потому что в Нижнекамске мне сказали: «Мы вас не возьмём». Прям прямым текстом директор колледжа сказал: «Мы тебя не возьмем».
К. ТЕЛЬПУК: А в Казани такого они тебе не сказали?
В. ЧАГИН: Нет, в Казани мне такого не сказали. Мне сказали: «Да, приезжайте, прослушивайтесь». Я приехал, прослушался. Мне сказали: «Ну, в общем, приезжайте на вступительные, и, если вам повезёт, если вы пройдёте, значит, вы пройдёте».
К. ТЕЛЬПУК: Были ли у тебя какие-то сложности во время обучения именно из-за отсутствия зрения? Были ли какие-то предметы, может быть, которые ты не посещал?
В. ЧАГИН: Были и сложности, были и предметы, которые я не посещал.
К. ТЕЛЬПУК: Давай со сложностей начнём, а потом про предметы поговорим.
В. ЧАГИН: Сложности были, да, всё того же характера, Кристин: ноты, ноты, ноты. Зачастую это были сложности с какими-нибудь номерами по сольфеджио, которые нужно было петь. А сольфеджио у вокалистов – оно сольфеджио у вокалистов. То есть, о чём я говорю: это максимальное количество пения во время урока сольфеджио. То есть вы поёте всё, что только можно. Там: интервалы, последовательности, упражнения всякие. У нас были одноголосные номера, которые нужно было учить, петь. У нас были двухголосные номера, которые нужно было учить, петь. Учебник, ну, нот не было, да, как мы все знаем.
К. ТЕЛЬПУК: А заказывать литературу где-то ты не пробовал? В Москве, в Петербурге, или просто, чтобы напечатали со зрячей тебе книжки.
В. ЧАГИН: Я проще вышел из этого положения немножко. То есть, у меня сложились хорошие отношения с моими однокурсниками, точнее, однокурсницами. У нас было 11 девочек и я.
К. ТЕЛЬПУК: Хорошо.
Т. КРУК: Повезло.
В. ЧАГИН: Это не лучший опыт в моей жизни, откровенно говоря. Сначала кажется, что, ой, я тут в женской «малине»…
Т. КРУК: Нет, женский коллектив – это беда даже для женщин.
В. ЧАГИН: Нет, мужики, если у вас, если вам маячит перспектива попасть в женский коллектив – бегите оттуда, не надо.
Т. КРУК: Я, хоть и девушка, но всё равно в женский коллектив, например, не хотела бы попасть.
К. ТЕЛЬПУК: Аналогично, кстати сказать.
В. ЧАГИН: Ну, вот, вы видите, что они, да. То есть, они, будучи женщинами, говорят, что…
Т. КРУК: Ну, просто есть те, кому, может быть, нравится. Есть те, кому не очень нравится.
В. ЧАГИН: Да, ты права. И, ну, в общем, у меня сложились хорошие отношения с некоторым количеством моих однокурсниц. Ну, все же разбиваются по группкам, как правило, да? То есть, ты же не дружишь, не общаешься со всеми там. Вас по 2, по 3 человека, как правило. Ну, вот, мне повезло, у меня сложились отношения. Просто девчонки не отказывали мне в том, чтобы после пар забежать в библиотеку. Кстати, у меня не было читательского. У меня и в консерватории потом не было читательского. Я ни разу в консерватории не ходил в библиотеку. Вот, и они просто мне диктовали эти номера, которые нужно было переписать. Ну, я писал брайлевскими нотами. Как раз мне помогло знание Брайля, нотного Брайля тогда.
К. ТЕЛЬПУК: Так, хорошо. А предметы, которые ты не посещал?
В. ЧАГИН: Танец, например. Я не посещал хореографию.
К. ТЕЛЬПУК: Тебе сказали, что: «Уходи, ты слепой»?
В. ЧАГИН: Мне не сказали: «Уходи, ты слепой». Я ходил первый семестр и со мной не занимались. Я просто сидел за партой, ржал над тем, что происходит вокруг, вот. И потом, после второго, после первого семестра, мне сказали: «Да что ты, что ты ходишь? Пары просто так, у тебя время уходит. Не ходи, ну, с тобой всё равно не занимаются, не ходи». Мне не особо было надо. Мне не нужен был танец. И он не стал мне нужен потом. Поэтому я не ходил и занимался в это время своими делами.
К. ТЕЛЬПУК: Так, хорошо. Вот ты очень долго говорил о своей вокальной, скажем так, да, о своём вокальном пути. Но почему ты потом, всё-таки, стал звукорежиссёром? Как же так?
В. ЧАГИН: Ну, мысль стать звукорежиссёром – она логичное развитие идей. Тех самых, что называется… То бишь, чего развитие, того, о чём я говорил: что меня всегда тянуло к звуку и к устройству, вот.
К. ТЕЛЬПУК: Ну, давай тогда я немножко переформулирую.
В. ЧАГИН: И я понимаю, о чём ты спрашиваешь. Сейчас я к этому дойду. Курса с 4-го я начал задавать себе вопрос: «Ну, хорошо, я вокалист, – даже не с 4-го, наверное с 3-го даже, – я вокалист сейчас. Я пойду, закончу консерваторию как вокалист, и что потом?».
К. ТЕЛЬПУК: Ну, преподавать. Нет?
В. ЧАГИН: Ну, во-первых – мне это максимально неинтересно. То есть, я не преподаватель. Я, ну, практик.
К. ТЕЛЬПУК: Хорошо, пойти петь в Большой театр.
В. ЧАГИН: А меня не возьмут в театр.
К. ТЕЛЬПУК: Почему?
В. ЧАГИН: А потому, что я слепой. Слепых не берут в космонавты, в общем. Я понимал, что в театр меня не возьмут, ни в какой. Петь в хор, в театр – зачем я тогда учился на вокалиста? Ну, то есть, в чём смысл? Я не понимал, чем я буду заниматься. То есть: «Ты кто?», «Я – музыкант». «Музыкант – понятно, работаешь то где?». Вот, где, чем бы я занимался потом?
К. ТЕЛЬПУК: А ты сам дошёл до того, что тебя в театр не возьмут, или тебе кто-то об этом сказал?
В. ЧАГИН: В принципе, наверное, пожалуй, что сам. Это вытекало из того, ну, то есть, старые есть какие-то оперы. Там, у нас были, мы ставили, у нас была мини-опера, на 4-ом курсе, в училище. Ну, вот, я понимал, что меня не возьмут солистом, например.
К. ТЕЛЬПУК: Так, понятно. И, соответственно, ты после пошёл, поступил в консерваторию?
В. ЧАГИН: Не сразу я поступил в консерваторию.
К. ТЕЛЬПУК: Ну, хорошо, через какое-то время.
В. ЧАГИН: Через два года. Я два года работал, собирался с мыслями, раскладывался по полочкам.
К. ТЕЛЬПУК: А кем, где работал?
В. ЧАГИН: Зачастую я работал не по музыке. Это были разного рода другие занятия.
К. ТЕЛЬПУК: Хорошо. Давай покомпактнее немножко. Итак, значит, консерватория. Там сложности, проблемы, предметы, которые ты не посещал?
В. ЧАГИН: Ну, начнём с того, что, в первую очередь, я, поступив в консерваторию, когда я поступал, я подписал бумагу о том, что консерватория не будет предоставлять мне каких-то спецсредств для обучения и что я не должен иметь к этому претензий. Это, ну, такое себе, конечно, утверждение, да, но без этого меня бы не взяли. То есть, не подписав лицензионного соглашения, вы дальше не продвинетесь.
К. ТЕЛЬПУК: То есть, они тебе сказали, что мы вас не возьмём, вот, прямо, прямым текстом, если вы это не подпишете?
В. ЧАГИН: Ну, мне дали тонко понять это.
К. ТЕЛЬПУК: Хорошо, а как-то потом наличие этого соглашения отразилось на твоём обучении?
В. ЧАГИН: Да я бы тебе не сказал. Ну, я как, мне сказали, я сказал, что хорошо, я вас понял. Я вас услышал. И, хорошо, я буду учиться так. Ну, вот, я буду, значит, все технические средства, которые мне нужны, буду пользоваться всем своим, что я, собственно, и делал. Я на спец, ну, то есть, на специальность, в консерваторию, ходил со своим ноутбуком, на котором было установлено нужное мне ПО. Ну, то есть, студия виртуальная, там, скринридеры наши, и прочее. Ну, и я был не в претензии. Ну, а что я мог изменить? У нас студию не…, то есть, у нас не было особых условий для обучения звукорежиссёров в консерватории, вообще. То есть постоянно мы бодались, и работали на стороне, что называется, да. Ну, какая там уж спецтехника? О чём говорить? Ничего не было.
К. ТЕЛЬПУК: Ты учился очно или заочно?
В. ЧАГИН: Я учился заочно. Я заочный звукорежиссер.
К. ТЕЛЬПУК: И работал, да?
В. ЧАГИН: И в это время работал, конечно. Мне было 25 плюс, уже, естественно.
Т. КРУК: Спрашивает Алексей Щербаков. Во-первых, приветствует Вадима.
К. ТЕЛЬПУК: Лёша, а почему ты только Вадима приветствуешь? Не поняла? А я?
В. ЧАГИН: Лёша, ну да. Лёша, привет.
Т. КРУК: Он спрашивает: «Практикуешь ли ты сейчас экстрим-вокал?
В. ЧАГИН: Ну, Лёша, пожалуй, что знает ответ на этот вопрос. Я не практикую экстрим-вокал. Я понемножечку, по чуть-чуть учусь экстрим-вокалу.
К. ТЕЛЬПУК: Что такое экстрим-вокал? Поясни, пожалуйста?
В. ЧАГИН: Экстрим-вокал – это…
Т. КРУК: Гроул какой-нибудь? Или как он называется?
В. ЧАГИН: Привет металлисту. Да, экстрим-вокал – это гроул, скрим, всё вот это вот замечательное. И, вопреки утверждению тому, что скрим, то бишь, крик, портит тебе связки, гробит аппарат, если делать это правильно – нет. А гроул, то бишь рык, даже до известной степени помогает.
Т. КРУК: Елена написала по поводу того, что сложно ли аккомпанировать себе. Пишет, что людям не просто петь, когда они аккомпанируют. То есть, они сосредоточены больше на одном из этих процессов.
В. ЧАГИН: Да, я понял вопрос. Да-да-да, пошустрее постараюсь ответить, сейчас. Есть некоторые сложности. То есть, ну, совершенно, наверное, точно, качество пения несколько падает, когда ты аккомпанируешь себе, потому что ты не можешь максимально сосредоточиться на вокале. Ну, по крайней мере, когда это касается чего-то академического такого. Либо чего-то сложного, когда нужно верхние ноты брать, да, какие-то. Ну да. Ну, это сложности, которые касаются, наверное, в принципе, музыкантов, а не незрячих музыкантов. Это какие-то такие, общие, в принципе, проблемы.
Т. КРУК: Эльмир отвечает тоже на этот вопрос. Пишет, что вообще проблема с сопровождением своего пения у тех, у кого вокал первичен. А те, кто изначально музыкант, играющий – проблем нет.
В. ЧАГИН: В целом – да, да, да, да. То есть, если ты певец, вот, ты пришёл с улицы, например, учиться в училище, как многие приходят, тогда у тебя будет большое количество проблем, скорее всего. А когда ты, в принципе, прилажен к инструменту, так или иначе, то решаемая проблема. Учитесь. Нужно посвящать этому большое количество времени и у вас всё получится.
Т. КРУК: Олег спрашивает по поводу консерватории, как я понимаю: «Не хотелось ли поспорить из-за этой бумаги при помощи юриста?». Ну, то, что, вот, ты подписал, когда поступал?
В. ЧАГИН: Слушайте, я не знаю. Во-первых, я не особо это, в моём, конкретном случае, я подчёркиваю, это было бы правильно, поспорить. Меня это не особо обламывало, так скажем. Обламывали другие вещи. То есть, технические возможности в самой консерватории, как таковые, и прочее. То есть, это было важнее, потому что проблему специальных средств, технических, я решить для себя мог. И я её решил.
К. ТЕЛЬПУК: Так, хорошо. Вот, ты закончил консерваторию и теперь ты работаешь по специальности – звукорежиссёром. Звукорежиссёр – это кто? Это человек, который в ВОСовском клубе, на праздниках, включает музыку?
В. ЧАГИН: В ВОСовском клубе на праздниках человеком, включающим музыку, работает кто-то другой, очевидно.
К. ТЕЛЬПУК: Не ты, да?
В. ЧАГИН: Чьё-то лобби, там, может быть, сработало. Я не знаю. Не я, да.
К. ТЕЛЬПУК: А ты? Хорошо-хорошо, а ты, тогда?
В. ЧАГИН: Нет, ты говоришь, скорее, человек, который включает музыку – это, скорее, звукооператор.
К. ТЕЛЬПУК: А чем отличается звукооператор от звукорежиссёра?
В. ЧАГИН: А звукорежиссёр – он режиссёр. Вот, не зря в слове «звукорежиссёр» есть составляющая «режиссёр». Режиссёр – это человек, который должен, ну, вот, записывая произведение, например, он должен, если, ну, это хорошо объяснить, наверное, на академической музыке. Если ты пишешь какое-то академическое произведение, например, рояль, перед записью произведения, которое ты будешь писать, ты должен понять, как оно, то есть, эстетику произведения, когда оно было написано, в каком жанре оно написано, на каком инструменте оно исполняется, В каких помещениях оно исполнялось и должно исполняться, для чего написано произведение, как оно должно звучать. Ты должен послушать огромное количество исполнений, тех, или иных, которые были, ты должен, по-хорошему бы, знать ещё и нотный текст, ты должен быть в произведении. То есть, если к тебе приходит пианист и начинает играть, ты говоришь: «Слушайте, уважаемый исполнитель, у тебя здесь, ты здесь играешь, вот, чуть-чуть ты убыстряешь темп. Вот, давай попробуем здесь чуть медленнее. Мне кажется, что так будет звучать лучше, потому что…». Ты обосновываешь, обязательно. То есть ты должен не просто нажать кнопку записи и сказать ему: «Всё. Тебе нравится?», он тебе говорит: «Да», ты уходишь. Нет, ты должен его, ну, то есть, это, своего рода, продюсерская такая деятельность. Ты должен помочь музыканту, помочь записать правильно, записать хорошо. Потому что, как говорил в своё время один российский гитарист, и он был абсолютно прав с моей точки зрения: «Записать плохо – это плюнуть в вечность». И то, что касается вокалистов – с вокалистами вообще отдельная тема, отдельная работа.
К. ТЕЛЬПУК: Давай мы не будем в это углубляться.
В. ЧАГИН: К ним нужен отдельный подход.
К. ТЕЛЬПУК: Но ты сейчас занимаешься именно тем, о чём рассказываешь?
В. ЧАГИН: Зачастую я сейчас занимаюсь большим. Сейчас у меня нет своей студии, но над этим я работаю. В данный момент я занимаюсь больше сведением готового материала.
Т. КРУК: Как это называется?
В. ЧАГИН: Сведение. Грубо говоря, занимаюсь пост-продакшном. Сведение, финализация. То, что у многих людей называется мастерингом, я не делаю. Всё-таки финализация. Либо что-то записываю, если это не запись живых инструментов, а запись музыкальных библиотек, инструментов, которые сэмплированы, это тоже делаю.
К. ТЕЛЬПУК: Ты работаешь из дома?
В. ЧАГИН: Сейчас да.
Т. КРУК: Олег Шевкун спрашивает: “Насколько развито общение и обмен опытом среди незрячих звукорежиссёров?”
В. ЧАГИН: Вполне себе развито. Среди незрячих у нас есть те самые почтовые рассылки. Среди незрячих звукорежиссёров и аранжировщиков, не путайте.
К. ТЕЛЬПУК: Это разные вещи?
В. ЧАГИН: Да. Это разные вещи. Часто звукорежиссёр, он же и аранжировщик. И жнец, и игрец, и все, кто только можно, но это разные, немножко, люди. Есть большой чат в WhatsApp, где огромное количество людей. Есть некоторое количество людей работающих, грамотных, с которыми можно обменяться опытом.
К. ТЕЛЬПУК: Но вот эти рассылки, чаты – это реально полезно?
В. ЧАГИН: Да. Мне, например, это бывает полезно с точки зрения решения проблем с учётом специфики незрячих людей. Бывает, у меня что-то спрашивают. Иногда мне некоторые ребята пишут: “Я самоучка, иногда могу колебаться, в чём-то сомневаясь. Поскольку у тебя есть образование, подскажи так это, или не так?” На что я всегда отвечаю, что наличие моего образования в этом плане не очень поможет. В звукорежиссуре размыто понятие «так» или «не так». Главное, чтобы это звучало так, как тебе надо, чтобы ты понимал, чего и как хочешь добиться.
К. ТЕЛЬПУК: Скажи, пожалуйста, ты как-то взаимодействуешь со зрячими коллегами?
В. ЧАГИН: Да. У меня есть двое замечательных друзей, звукорежиссёр и композитор, с которыми я периодически работаю. Оба с консерваторским образованием. Тройка пафосных консерваторских чуваков)
К. ТЕЛЬПУК: Два звукорежиссёра-то зачем?
В. ЧАГИН: Потому что мы, грубо говоря, делим обязанности. Когда-то он что-то делает, когда-то я. Мы не пересекаемся, хотя второй звукорежиссёр – мой препод из консы. У нас достаточно сильно похожи подходы к работе, поэтому мы не конфликтуем.
К. ТЕЛЬПУК: Вы делите обязанности так, чтобы ты мог с этим справляться без зрения?
В. ЧАГИН: Поскольку с записью и со сведением незрячий может справляться, фактически, на 100 % (мы очень много можем сделать того, что не могли раньше), тут, скорее, в зависимости от занятости. Когда мы работаем над каким-то произведением, я часто прописываю инструменты. Я пишу ритм-секцию, бас, барабаны, прописываю партию гитар, потому что из нас троих бас гитарой и барабанами владею только я. В определённой мере, это ещё и работа сессионного музыканта.
К. ТЕЛЬПУК: То есть, есть вещи, которые незрячий звукорежиссёр сегодня делать ещё не может? Что это?
В. ЧАГИН: Зачастую, это касается концертной звукорежиссуры.
К. ТЕЛЬПУК: Поэтому на концертах ты не работаешь?
В. ЧАГИН: Я не работаю на концертах. Чтобы работать, мне нужен аналоговый пульт. Тот самый коллега-звукорежиссёр на протяжении пяти лет мне говорил, да и продолжает говорить: “Слушай, так работай на аналоговом аппарате. Пусть у тебя будет консоль”. Сослепу на аналоговой консоли работать одно удовольствие. У меня есть определённый опыт.
Т. КРУК: Получается, на аналоговом проще, чем на цифровом?
В. ЧАГИН: Не то что проще. Понимаешь, тут у тебя всё под руками. На аналоговой консоли работать просто комфортнее. У тебя нет большого количества приборов. Когда работаешь в цифре, особенно в виртуальной студии, у тебя огромное количество приборов, которое можешь использовать. Сидишь и думаешь, какой эквалайзер взять. Я работал на пульте, у меня был в пульт встроенный эквалайзер. Хороший был пульт Айлетхит. В качестве компрессора у меня был один внешний компрессор. У меня всё под руками. Я сразу слышу воздействие на сигнал. Мне нужно подрезать какую-то частоту, я тут же это делаю.
К. ТЕЛЬПУК: У нас осталось совсем мало времени, Олег разрешил немножко выйти за рамки. Тань, ты не против, если мы немножечко продлим?
Т. КРУК: Да. Я не против. Я хотела сказать вот что. Я работала и на аналоговом, и на цифровом, но аналоговый, он прям теплее.
В. ЧАГИН: Да. Не зря говорят, что аналог есть аналог. Хотя все эти споры бессмысленны. Ребят, я вас уверяю: цифровой звук в хорошей реализации может звучать богоподобно.
Т. КРУК: Олег спрашивает, точнее, просто пишет. Он не может остаться в стороне, поэтому прочитаю: “Вспоминается наш замечательный коллега – Иван Черенёв. Это звукорежиссёр с радио ВОС. Ему в своё время пытались объявить, что незрячий звукорежиссёр не может провести прямой эфир. Иван не поверил и теперь успешно ведёт прямые эфиры».
К. ТЕЛЬПУК: Может незрячий звукорежиссёр?
Т. КРУК: Конечно, может!
В. ЧАГИН: Я скажу просто. Не воспринимайте это, как браваду. Прямой эфир незрячий звукорежиссёр может провести легко, отстояв весь эфир на одной ноге. Это далеко не самая сложная задача звукорежиссёра, как такового.
К. ТЕЛЬПУК: Закрывая музыкальную тему, последний вопрос. Напоследок обсудим ещё одну тему. Где ты находишь клиентов? Ты работаешь из дома. Или они тебя находят?
В. ЧАГИН: Если коротко, зачастую это различные интернет площадки, в том числе и профориентированные, фриланс и всё вот это. В эпоху повсеместного интернета с этим стало чуть легче. Здесь нужно понимать, что я фрилансер, у меня то густо, то пусто. Это так же часть моего сознательного выбора, издержки профессии. Я хотел стать звукорежиссёром, понимал риски, понимал специфику.
К. ТЕЛЬПУК: Сейчас поговорим ещё про один твой сознательный выбор. Ты об этом, когда представлялся, скромно умолчал, а сказать стоило. Ты имеешь некоторое отношение к автогонкам. Ты кто вообще?
В. ЧАГИН: Тебе паспорт показать?
К. ТЕЛЬПУК: Нет, зачем? Я там ничего не увижу.
В. ЧАГИН: Возьмёшь, например, на меня кредит. Хотя тебе, скорее всего, не дадут. Я непрямое отношение имею к автогонкам. Не гоняю, не езжу.
Т. КРУК: Тут у нас, зрителей, у всех, наверное, был шок.
В. ЧАГИН: Так сложилось, я уже говорил о своём отце. Он занимается тем, что очень любит. Мой отец – автоспортсмен, автогонщик, участник ралли-рейдов, участник ралли-рейда Даккар.
К. ТЕЛЬПУК: Что такое ралли-рейд?
В. ЧАГИН: Ралли-рейд – спортивное соревнование, проходящее по бездорожью: по пескам, горам. Ралли-рейд – рейд, состоящий из нескольких этапов, когда едут участники нескольких автомобильных категорий. Результаты каждого этапа суммируются в общий зачёт, так определяется победитель. Но это совсем коротко. Если вам интересно почитать про ралли-рейды, почитайте или напишите мне в личку. Я с удовольствием об этом поболтаю с вами. Моя музыка – это жизнь. Я не покривлю душой, если скажу, что в моей семье автоспорт – наша жизнь.
К. ТЕЛЬПУК: Чем ты занимаешься в этом смысле?
В. ЧАГИН: По той же стезе пошёл мой младший брат. Отец закончил заниматься в 2011 году, сейчас он занимается тренерской работой. Бывших спортсменов не бывает. Я занимаюсь тем, что работаю на ралли-рейде “Шёлковый путь”. Это один из ралли-рейдов, проходящих летом по территориям России, Китая. В этом году это были Россия, Монголия, Китай.
К. ТЕЛЬПУК: Расскажи, чем ты там занимаешься?
В. ЧАГИН: Это работа с интернет-частью этого проекта. Во время гонки, в твиттер-аккаунте “Шёлковый путь” веду англоязычный онлайн того, что происходит.
К. ТЕЛЬПУК: То есть, ты у нас знаешь английский язык?
В. ЧАГИН: Я бы не стал так громко заявлять, но мне хватает моих знаний английского, чтобы вести онлайн. Также я отвечаю за спортивную часть на сайте. То есть за работу таблицы с онлайн-результатами, с итоговыми результатами. Слежу за тем, чтобы это работало правильно, грамотно и корректно.
К. ТЕЛЬПУК: Ты ведёшь твиттер-аккаунт, ведёшь онлайн, там у тебя один текст?
В. ЧАГИН: Нет. Если бы там был только текст, было бы неинтересно. Автоспорт – в том числе и зрелище. Это контент с фоточками, видео и этим вот всем.
К. ТЕЛЬПУК: А как ты подбираешь фоточки и видео?
В. ЧАГИН: Хороший вопрос. Во-первых: у нас есть наши замечательные фотографы, работающие на “Шёлковом пути”. Как проходит тот или иной очередной этап? У нас есть внутренний чат, где мы общаемся, куда наши фотографы, на протяжении этапа, выкладывают фото и видеоматериалы, периодически подписывая их, говоря о том, что здесь происходит. Если я досконально не понимаю, что на той или иной фотографии, у меня есть коллеги, к которым я могу обратиться с этим вопросом. Мне дадут короткое описание. Я же понимаю, что мне нужно, понимаю, что может быть на этой фотографии. Зачастую одного предложения достаточно. Забегая вперёд, скажу. Наши программы для распознавания изображений, текстов и ПР, здесь не работают. Почему? Что дают все эти программы? Общее описание. Если это автомобиль, несущийся по пустыне, он тебе примерно так и скажет. А нужно понимать, какой экипаж здесь, где он. Либо он на спецучастке, то есть на этапе, либо это старт, либо финиш, либо экипаж меняет колесо. Пока все эти программы нам не могут дать такую информацию, поэтому тут нужно человеческое участие. Мои коллеги, если мне нужно, мне в этом помогают, за что им большое спасибо.
К. ТЕЛЬПУК: Они все зрячие?
В. ЧАГИН: Конечно!
К. ТЕЛЬПУК: Тань, что там с чатом происходит?
Т. КРУК: Там “телепортация” мыслей.
В. ЧАГИН: А кто куда телепортирует? А нас сейчас зацепят? Тоже телепортируют?
Т. КРУК: Там было весело. Олег спрашивал: “Как незрячим подбирать картинки для постов в соцсетях?” Проходит буквально минута, и Кристина сама спрашивает.
В. ЧАГИН: Олег, тема раскрыта, или что-то ещё нужно дополнить?
К. ТЕЛЬПУК: Расскажи, пожалуйста, коротко, как ты туда попал? Тебя туда папа устроил, или мама, или брат? Или это не так было?
В. ЧАГИН: Последние четыре года руководителем этого проекта является мой отец. Люди, работающие в сфере маркетинга, те, кто занимался этим вопросом, знали меня. Знали меня, как человека, интересующегося автоспортом и живущего в этом. Я всем этим делом увлекаюсь лет с пяти, очень углублённо интересуюсь. При подборе команды, они знали, что есть я, есть человек, который может быть полезен. Меня пригласили на эту работу. Я с удовольствием согласился. Если не получается быть за рулём… Когда меня спрашивают: “Жалеешь ли ты о том, что не видишь?” Вот здесь я жалею. Наследственность моя никуда не девается. Мне бы хотелось продолжить дело отца, но я продолжаю его вот таким вот образом. Если не получилось быть прям там, внутри, я делаю это так, как умею.
К. ТЕЛЬПУК: Когда тебя принимали в команду, не было вопросов, мол, как ты будешь работать с фотографиями и тому подобное? Или ты решаешь это всё сам, никого не привлекая, если тебе, конечно, не надо описывать фотографии?
В. ЧАГИН: Если я, условно, понимаю, что там, мне не нужно описание видео, фотографии, я делаю это сам. Самостоятельно принимаю решения о том, чтобы сделать пост на эту тему. Я же примерно представляю, что там будет. В плане вопросов, я не помню, чтобы меня об этом спрашивали. Если какие-то проблемы возникали, они решались по ходу. Были коллеги, с которыми я работал удалённо. Мы познакомились, но не виделись воочию. Они далеко не сразу узнавали о том, что я не вижу. Бывало так, что потом удивлялись.
Т. КРУК: А как реагировали?
В. ЧАГИН: Если коротко, положительно.
К. ТЕЛЬПУК: Тань, мы сейчас уже будем завершать. Что есть в чате?
Т. КРУК: Спрашивает Олег: “Ты хотел бы оказаться за рулём самоуправляющейся машины?”
В. ЧАГИН: Самоуправляющейся – нет, конечно. Это неинтересно. Естественно, в моём детстве были случаи, когда отец сажал меня с собой за руль. Чёрт возьми! Ребята, это клево! Может быть я говорю о том, что ездить за рулём здорово, потому что я не могу ездить за рулём, но это здорово. А если ездить по бездорожью – совсем другой опыт. Ещё раз повторюсь. Я жалею. Ну и мой отец хотел бы, чтобы я пошёл по его стопам. Думаю, что мой брат и за себя, и за того парня.
К. ТЕЛЬПУК: Тань, есть ещё что-то?
Т. КРУК: Под конец, наверное, хотелось бы прочитать сообщение Елены. Она пишет: “Вообще, ребят, спасибо огромное за интересный выпуск, тем более что он в кругу знакомых людей. А за тему отдельный респект!”
В. ЧАГИН: Только что я показал козу.
К. ТЕЛЬПУК: Спасибо, Елена! Итак, давайте, наверное, подведём итог. Вадим, что бы ты сказал напоследок тем, кто выбирает свой жизненный путь? Тем, кто думает, что в зрячем коллективе работать нельзя?
В. ЧАГИН: Не то, что нужно бояться зрячего коллектива. Ребят, зрячий коллектив, зачастую, это очень здорово. Но здесь задача даже не в том, чтобы нам прыгнуть выше головы. В интернате у нас была замечательная учительница, которая говорила: “Чтобы быть на одном уровне со зрячим, или приблизиться к нему, вы должны быть выше на голову, а лучше – на две”. Будучи незрячим, ты что-то должен делать так круто, безупречно, что зрячий человек, смотря на тебя сказал: “Дай я тебя возьму! Ты молодец. Можешь выполнять ту работу, которая мне требуется!” Просто не бойтесь попасть в зрячий коллектив, они не кусаются. Незрячие кусаются гораздо больше, чем зрячие. Вам важно научиться делать что-то настолько хорошо, чтобы отсутствие зрения не являлось решающим фактором. Я понимаю, что сейчас возразят люди о том, что крутых, замечательных специалистов часто не берут на работу только потому, что они не видят. Да. Эта проблема есть. Эта тема отдельного разговора: “Отношение работодателя к инвалидам”. Но нужно стараться. Ты должен что-то делать хорошо, быть конкурентоспособным и востребованным. Даже, будучи незрячим, у тебя всё получится. Примеров этому хватает. Их не так много, как хотелось бы, но никто не говорил, что в дороге будут кормить.
К. ТЕЛЬПУК: Спасибо, Вадим! «Тифлострим» завершается. Спасибо за то, что были с нами, наши зрители, слушатели, завсегдатаи. Татьяна Крук…
Т. КРУК: И Кристина Тельпук!
К. ТЕЛЬПУК: Всем пока!
В. ЧАГИН: Всем пока, ребят! Всем спасибо!