Жизнь и творчество Василия Ерошенко как производные системы культурно-исторических контекстов

Сегодня разрозненные заметки, конспект подготовки к юбилею. Что-то будет расширено и дополнено, что-то дописано позднее.

На мой взгляд, без знания культурно-исторических контекстов, взаимно переплетающихся и образующих своими влияниями систему,  а также без помощи самих незрячих изучение жизни и творчества В.Я. Ерошенко невозможны.

Первый контекст, системообразующий – это слепота, влияющая на обучение, окружение, работу Василия Яковлевича. “Я слепой, ослеп в возрасте четырех лет…” – первые слова “Одной странички в моей школьной жизни”. Это камертон, по которому выстроено все остальное. Это необходимость рельефного письма и рельефного чтения. Кстати говоря, у Ерошенко почти всегда зеркально симметричная композиция. Его тексты всегда выстроены композиционно очень четко. И только недавно я поняла, откуда эта зеркальность – от Брайля. Этот принцип помогает понять и эмпирически ощутить основную идею символизма – есть видимый мир, и есть невидимый мир или миры отражений видимого мира, в которых все другое. Ерошенко ничего не выдумывал, он в этом жил. Первый контекст зрячим исследователям невозможно увидеть и раскрыть самостоятельно – только в сотрудничестве и с помощью незрячих.

Второй контекст – это попытки минимизировать влияние слепоты и жесточайшей нехватки информации. Они почти сразу же, при первой возможности,  приводят к изучению иностранных языков.  За этим стоит сильнейшая потребность в получении новой информации. Здесь нужно сказать, что официально незрячим тогда не преподавали иностранные языки. В первую очередь, это английский как язык образования, науки и работы (профессии) и эсперанто. Английский язык тесно связан с тем, что было множество книг английским Брайлем, полным и краткописью.

Третий контекст – международный язык эсперанто. Поддержка сообщества эсперантистов как еще один способ адаптации незрячего. Ерошенко, в сущности, был после закрытой школы очень одиноким человеком, к семье в Обуховку приезжал, но там постоянно жить было незачем, потому что нечего было делать образованному незрячему, нечего было читать, практически не с кем общаться на том уровне, на котором он сам хотел.  Психологическая особенность эсперантистов – это открытость Другому, восприятие мира во всем его многообразии. Эта открытость делала возможным более глубокое принятие, чем обычно. Ерошенко приняли в сообществе эсперантистов по всему миру, поэтому и друзей себе Ерошенко находил среди эсперантистов – сначала зрячих, затем незрячих. Еще позже он сам постоянно преподавал незрячим эсперанто, воспитывая личным примером новых незрячих эсперантистов.

Четвертый контекст – история становления и развития специального образования, в более узком смысле – тифлологии и тифлопедагогики, как итог переосмысления христианской ценности каждого человека. Идея о правах человека – это христианская идея.  Кратко можно процитировать Ольгу Седакову: “Я думаю, что в социальном развитии западное христианство больше сделало, чем восточное. Восточное больше, вероятно, в монашеском таком, богословском, созерцательном отношении. Но очень (по сравнению с западным христианством) мало работало с обществом, с людьми… Даже само понятие, которое стало ключевым для объединенной Европы, права человека (которое раньше называлось «достоинство человека») — это христианская ценность. Нигде за пределами христианства вы этого не увидите, ни в какой другой цивилизации…”

Ерошенко изучал все религии и все течения христианства, для него был важен личный поиск истины, но из-за ориентирования на английский язык (влияние Анны Шараповой) и Британию он шел скорее путем западного христианства – протестантизма и католицизма. Для него это были влияния значимых людей в его окружении. Когда рядом с Ерошенко появлялся такой значимый для него человек, привнося новые идеи, творчество Ерошенко сильно менялось. Частично мне удалось их заметить, проследить и восстановить даже некоторые имена. И эти же влияния настолько мощно отпечатались в его текстах, что сохранились даже в переводах с языка на язык (то есть с английского или эсперанто – на японский, а потом на русский или украинский).

С рождения и до второй трети 1910-х годов, когда случилась революция в России, провозгласившая отказ от религии, Ерошенко  был погружен в мир христианских ценностей, потому что ничего другого просто не было. Закон Божий и катехизисы  в то время считались основными предметами изучения для незрячего ученика, которые должны были скрасить ему темную, печальную и беспросветно-тяжелую жизнь в этом мире, принеся в него надежду на Жизнь Вечную.  Даже революционные идеи были попыткой отторгнуть официально принятые в Европе и США христианские ценности. Но есть еще один фактор, о котором нам до последнего времени не говорили – как в Западной Европе, так и в США и Японии, левые либеральные движения, в том числе анархо-синдикалистские и революционные, также опирались на христианские ценности. Чтобы понимать причины популярности Ерошенко в Японии, нужно знать историю развития т.наз. “христианского социализма” в ведущих странах Западной Европы и США (потому что все японцы, начиная с Реставрации Мэйдзи, там стажировались и привозили в Японию как популярную модную новость именно христианские западные модели существования крестьянских и церковных общин после столетий запрета христианства в Японии). И даже когда Ерошенко начинал бунтовать против устоявшихся общественных принципов или попадал под влияние бахаистов – он не переставал опираться на то, что уже знал, что оставалось у него внутри, в прошивке – на христианские истины и библейские тексты.  Революционером-террористом Ерошенко не был, но христианским революционером был. Это действительно бунт и протест против унижения и ощущения своей второсортности, из которого есть один выход – путем подражания Христу в Его самопожертвовании “распятого за нас при Понтийском Пилате”, “нас ради человеков” (“Дзинруи-но тамэ-ни” – “Ради людей”, “Для людей”, “За человечество” – заглавие третьего японского сборника текстов Ерошенко 1924 года, восстановленного после пожара Токио в сентябре 1923 года по единственному уцелевшему экземпляру гранок книги).

Пятый контекст – необходимость знания литературных течений второй половины 19 – начала 20 вв.  Нам с С.М. Прохоровым удалось показать В.Я. Ерошенко как писателя-символиста, и это определение уже закрепилось в науке. Литературные течения тех лет в их взаимном влиянии – это отголоски романтизма, реализм, натурализм, символизм, пролетарская литература. Ерошенко как создатель смыслов, на самом деле – рассказчик-компилятор. Он пересоздавал то, что слышал вокруг себя. Поэтому он выхватывал из разговоров, пьес, радио, брайлевских изданий самые популярные темы и мотивы, которые были, что называется, “на слуху”, и немного, на 10-20 лет, запаздывал по сравнению со скоростью развития литературного процесса вообще. Брайлевская литература всегда немного запаздывает, но проходит при этом отбор по качеству текстов. То есть когда его окружение уже писало новую пролетарскую литературу, эго-литературу, дневники, Ерошенко все еще был символистом, потому что он вспоминал и пересказывал по-своему услышанное в школе. У него звучат все еще Крылов, Ушинский, Шекспир, Некрасов, русские народные песни, жестокие романсы. Полагаю, что во многом – мотивы и темы популярной английской литературы, издаваемой по Брайлю. К сожалению, этот пласт я не могу распознать, кроме богатых аллюзий и заимствований из Шекспира, хоть и знаю, что он там есть. Отдельный вопрос – библейский пласт текстов и проповедей в произведениях Ерошенко. Это я вижу, думаю, что вижу не все, надеюсь, со временем мне это будет раскрыто глубже, так как всегда и раскрывается по запросу.

Шестой контекст, который нужно знать, работая с биографией и наследием Ерошенко – становление и развитие общественного движения незрячих. Здесь Россия запаздывала на 100-150 лет, хотя в самом начале 19-го века, когда в Петербурге работал Гаюи, была среди первых. Поэтому смотреть надо на Францию (тоже потерявшую первенство), Германию, Австрию, Чехию, Великобританию и на окружение Ерошенко – выдающихся незрячих этих стран. Развитие системы образования и трудоустройства незрячих в Индии было ориентировано на Британию и было более прогрессивно, чем в России, в Японии процессы развития всего, что связано с незрячими, были ориентированы на Британию, США, Францию, Германию. Носителями изменений были христианские миссионеры разных деноминаций и крещеные японцы. Поскольку какого-то личного архива или рукописей Василия Ерошенко практически нет, может помочь знакомство с его незрячим окружением и чтение специальных британских, американских и немецких журналов для незрячих и тех, кто работает с незрячими. Все они, в том числе, ряд людей, которых можно назвать “незрячие писатели” там печатались, обсуждали одни и те же проблемы, имя Ерошенко, который мотался из страны в страну и был с большим общественным резонансом выслан из Японии, мелькает на страницах этих изданий. Нужно сказать еще вот о чем. За 100 лет, которые прошли со времен, допустим, жизни Ерошенко в Японии, а это 1914-1921 годы, сильно изменилось представление о самостоятельности незрячих. С одной стороны, был такой период, думаю, что 1920-1970-е годы примерно, то есть годы революций, межвоенные и военные, а также первые послевоенные после Второй мировой войны, когда незрячие стали более самостоятельно ходить с тростью, меньше использовать провожатых и поводырей,  чаще и больше работать в интеллектуальной сфере в разных профессиях и на разных должностях. Полагаю, во многом это было влияние военноослепших и военных лет. Люди были предоставлены сами себе – хочешь выживать – соответствуй условиям жизни и живи. За последнее время, с улучшением общих условий жизни и быта, увеличилась и опека.  Незрячие в целом попали в сильную личную зависимость от семьи и родных и право на самостоятельность нужно завоевывать заново.

Мы уже никто, ни зрячие, ни незрячие, не знаем реальных условий жизни, работы, творчества незрячих 100-200 лет назад. Крайне мало информации сохранилось, мало документов доступны для исследователей.  В России две центральные библиотеки имеют комплекты дореволюционных журналов “Досуг слепых” и “Слепец”. Вне этих библиотек такой информации нет. Зрячим исследователям тоже очень тяжело находить, приобретать, доставать издания о незрячих, они малотражные, и поэтому малодоступные. Незрячим недоступны плоскопечатные тексты, архивные документы, тексты в дореволюционной орфографии плохо поддаются сканированию и поэтому малодоступны. Нужно как-то объединять усилия, но все еще непонятно, кому может быть нужно такое узкоспециальное исследование и как их объединять.

Седьмой контекст – языковая оболочка текстов Ерошенко. И эсперанто, и японский язык стали барьерами для наших читателей, не владеющих этими языками. Чаще всего Василий Яковлевич придумывал свои тексты на эсперанто или, полагаю, на английском. Известно, что он рассказывал или пересказывал что-то, то есть озвучивал, говорил вслух. Для журналов и для друзей он записывал какие-то тексты, для себя тоже делал брайлевские черновики и читал по ним. Кстати говоря, зрячим не всегда понятно, что незрячий читает  руками что-то там на уровне пояса или ниже, поэтому выступления Ерошенко вызывали большое изумление. Ораторским искусством Василий владел хорошо, думаю, переняв этот навык от пасторов и проповедников. А вот японские публикации были в значительной мере сделаны с помощью японских же друзей Ерошенко, за ним записывали с употреблением иероглифов, что-то редактировали сразу, что-то – уже в редакциях изданий и потом публиковали. Еще раз редактировал тексты профессор Огава Горо (псевдоним – Такасуги Итиро), кстати, по образованию преподаватель английского языка и литературы и эсперантист. Чтобы изучать Ерошенко, необходимо, чтобы был интерес именно к его текстам со стороны интерлингвистов (эсперантистов) и японистов. Которые бы читали тексты на соответствующих языках так, как обычно анализируют тексты – поэтика, идея, композиция, тропы, контекст, подтекст, художественные средства и т.д. То есть все, чему обучают на филфаке. За 23 года, в течение которых я для себя пытаюсь понять Ерошенко, несколько раз это делал на эсперантских текстах Ерошенко только Сергей Прохоров со своими студентками. Я попыталась на нескольких японских текстах посмотреть, что и привело меня к открытию христианских оснований огромного этапа жизни Василия Яковлевича и большого числа его текстов.

Проблема в том, что именно таких специалистов не было раньше и сейчас нет. И вряд ли будут. Ерошенко уникальное явление, которое, однако, сводится в регионе его изучения – Белгородской области –  к двум понятиям  – “слепой” и “земляк”. Эти понятия те люди, которые хотят восхититься Ерошенко, украшают разными дополнениями и прилагательными: “слепой писатель, путешественник, эсперантист, лингвист, педагог…” и так до бесконечности – это один ряд. И второй: “наш удивительный, замечательный, уникальный, необыкновенный земляк”. Тоже до бесконечности.

Однако проблема состоит в другом: Ерошенко не был восточным писателем, он компилировал, но так, как это принято в России и Европе, собирая свою мозаику, в основном, из русских, британских, японских и других восточных, но изложенных, главным образом, в изданиях на английском языке, мотивов и идей. И понять его может, условно говоря, европейский литературовед, вооруженный инструментами анализа поэтики текстов. В Японии и Китае исследователи пишут эссе. Это впечатления от текста с опорой на цитаты или высказывания предшественников. Получаются полухудоженственные зарисовки, но их авторы не анализируют. Это другая традиция, другой подход. Японцы и китайцы очень хорошо комментируют имена, даты, помнят людей, но разбор текста в нашем понимании анализа поэтики произведения никогда  не делают. Они эмоционально откликаются на доступные им самим смыслы и пишут о своих впечатлениях и перекличках с известными им традициями Востока с глубоким уважением к “слепому русскому поэту”. Поэтому некоторые контексты утрачиваются из-за незнания и / или непонимания. Библейский контекст или подтекст может увидеть только исследователь христианин. Тогда эти цитаты рельефно видны, их даже не нужно искать, они возникают в сознании сами, как это произошло однажды со мной при переводе с японского языка. Текст показал себя сам, но тогда я не поверила, потребовалось еще время и несколько встреч.

Из-за запретов эсперанто в СССР не сформировалось какой-либо школы интерлингвистики, где были бы заинтересованные ученые-литературоведы, занимающиеся поэтикой эсперантской литературы. Ее контекстами и подтекстами. В основном у нас эсперанто-движение – это хобби, причем опасное, полуподпольное, и это клубная работа с чаем и печеньками. Сейчас движение вымирает, все постарели, многие уехали. Но оно начало вызывать интерес в США и Великобритании, где было издано несколько монографий по истории развития эсперантизма в мире, в том числе и японского исследователя Сё Кониси.

Если говорить о японистах, то они, как мне кажется,  не считают Ерошенко интересным для себя объектом исследования. Очевидно, понимая некоторую искусственность, половинчатость его японского языка, где звуковая стихия, звучание, звуковые ассоциации – от самого Ерошенко, а запись и использование иероглифов-кандзи, которые зрительные – от его друзей и редакторов. Первым переводчиком Ерошенко с японского языка был Соломон Гутерман, с китайского переводил Роман Белоусов. Гутерман умер давно, Белоусов физически жив, но не активен. Были еще одни переводы с китайского, но выполненные не вполне добросовестно и, в любом случае, это не работа с оригиналом, а перевод с перевода, что неизбежно привносит значительные искажения.

Интересна в этом смысле моя личная история, касающаяся Б. Акунина. Многие годы подряд люди, впервые услышавшие о Ерошенко, советовали мне связаться с  Борисом Акуниным, который, как профессиональный японист, все переведет и во всем посодействует. Пару лет назад он написал свой блог о Ерошенко, имевший огромный успех. В блоге Акунин вполне профессионально заметил: «Василия Ерошенко на родине забыли, да в общем никогда и не знали», и порекомендовал обратиться к моей первой серьезной публикации о Ерошенко в рассылке и на сайте Общества “Россия-Япония”, написанной еще в 2003 году. Сделал известнейший писатель, кроме признания меня специалистом, еще одну интересную вещь: намертво связал понятия “Ерошенко” и “проблемы”, “черные мысли” и “стыд”.  Борис Акунин написал: “Как мысли черные ко мне придут – ну там, жизнь не нравится или мелкие проблемы со здоровьем, – я вспоминаю про Василия Ерошенко, и мне делается стыдно”. Я попыталась связаться с Борисом Акуниным, чтобы возразить, поправить некоторые неточности и пообщаться, наконец, но мне это сделать так и не удалось. Цитата же эта, про Ерошенко, проблемы и стыд, живет уже давно своей жизнью, как и прежде, говоря о несчастье и жалости и скрывая истинного Ерошенко.

Для того, чтобы Ерошенко был прочтен, не должно быть стыда, жалости, страха или отчуждения. Он должен быть интересен как личность, не как “слепой”, или “земляк”. Тогда интерес к личности писателя-символиста именно как человека и писателя со своеобразным идейно-художественным миром позволит охватить все контексты и подтексты.

Сейчас Василий Ерошенко – это, главным образом, “белгородский”, или даже “старооскольский” писатель – так сворачивается в малую точку концепт “земляк”. Его творчество изучают как “локальный компонент” в детских садах и школах Белгородской области, запланирован даже “единый урок” к 130-летию писателя.  При этом, что парадоксально – одновременно он “человек мира”, или “гражданин мира”: так отзвучит эсперантизм.  На самом деле и “человек мира” – видимо, в случае Ерошенко, тоже из христианства.

В Белгородской области 30 лет действует Дом-музей В.Я. Ерошенко, выставку к 130-летию готовит Белгородский литературный музей, в постоянной экспозиции стенд о Ерошенко с 1990-х годов все еще есть в Белгородском историко-краеведческом музее.  Работает Белгородская государственная специальная библиотека для слепых им. В.Я. Ерошенко. За последние годы Дом-музей В.Я. Ерошенко начал более активно работать с незрячими,  но чаще это экскурсии, поездки, квесты, конкурсы, то есть какие-то виды встреч и мероприятий в память о Ерошенко, чем публикации и анализ его идей и произведений. Своей глубиной и необычностью эти тексты невольно отталкивают.

Областным и районным музеям и библиотеке негде взять специалистов, которые бы могли охватить весь спектр историко-культурных контекстов, сплетающихся в личности Ерошенко. Историков тифлопедагогики, японистов, китаистов, интерлингвистов там просто нет. Музейщики должны хранить музей и его территорию, проводить музейные уроки, экскурсии, описывать новые поступления, организовывать выставки, проводить “мероприятия”, писать отчеты, растить сад.  Иногда сотрудники музеев и библиотек боятся Брайля, незрячих, других языков и той открытости, которая одна поможет поставленной перед нами задаче – сохранить, изучить, прокомментировать и издать творчество уникального писателя-символиста Василия Ерошенко. Там немного, всего два-три тома.

Знаю, что иногда  даже дикторам библиотеки, озвучивавшим книги Ерошенко еще в старых, подцензурных переводах, его произведения кажутся слишком мрачными, слишком безысходными и даже пугающими. Конечно, они не детские. Для меня это значит, что читавший не дочитал до мотива личной жертвы и спасения. Не увидел за текстом смысл. Да, в отражении, в зазеркалье, в смерти, в Вечности, во Христе.  И, кстати, молитвы персонажей Ерошенко почти всегда немедленно сбываются.  Сбываются буквально, иногда неся смерть.  Но его мир стоит на прочной библейской основе, он всегда живой.  Там всегда присутствует Бог, Который слышит, помогает, самопроявляется и спасает.  Ерошенко говорит о себе и о Христе вне слов, за словами. Иногда он делает это цитатами из Библии, иногда – образами и смыслом своих текстов.

Значение Ерошенко не в том, что он “слепой”, “слепой писатель” или “наш замечательный земляк”. Похоже, что он единственный российский незрячий, хотя бы попытавшийся преподавать в британской миссионерской школе для слепых. Ему там было нелегко, что вполне понятно (из-за различия тех же культурных контекстов и противоречий между зрячими и незрячими), выдержал он очень недолго, то уезжая в Рангун и Калькутту, то возвращаясь, то конфликтуя с руководством школы, то посещая деревню бирманских бахаистов Дайданав, но он взял и вынес оттуда некий отпечаток. И этот отпечаток, пересоздание души осталось с ним до конца его жизни. Похоже, что первый в Туркменской ССР детдом для слепых детей, создаваемый Ерошенко, вольно или невольно воссоздавался по этому же образцу. Просто потому, что другого не было. Чтобы система христианского образования незрячих работала, преподаватель также должен быть незрячим и вдохновлять незрячих учеников личным примером, помня о ценности каждого человека, не оскорбляя и не унижая их.

Что хотелось бы сделать в ерошенковедении будущего: больше узнать о круге незрячих друзей Ерошенко, о становлении в 1923-1925 годах Всеросиийского общества слепых, о том, почему и как уже в первые годы существования ВОС было изменено не только его подчинение и руководство, но и основные идеи, на которых ВОС строилось, как был утрачен основной принцип – развитие и поддержка самостоятельности незрячих. Все еще нужно составлять и готовить полное собрание произведений Ерошенко, новые комментированные переводы с японского и китайского языков. Переводы произведений, написанных в оригинале на эсперанто, и стихотворений за последние годы уже выполнены. Нужно работать с архивами в России, хотя это почти невозможно по ряду внешних причин.  Нужно восстановить круг общения Ерошенко в мире, то есть исследовать биографии и творчество незрячих эсперантистов первой половины 20-го века.

Несмотря ни на что, 30 лет существования в Обуховке Дома-музея В.Я. Ерошенко похоже на чудо. Несколько сотен людей во всем мире приложили огромные усилия, чтобы этот необычный музей единственного в своем роде писателя существовал. Придет время, когда Ерошенко будет прочтен.

Рассказать друзьям