В уже далеком 2006 году в Японии в библиотеке университета Васэда был обнаружен брайлевский журнал Токийской школы слепых ‘Свет шести звезд’ (Муцубоси-но хикари) № 151-152 за 1916 г. В нем было опубликовано произведение Василия Ерошенко “Фуккацусай-но хи” (‘Пасхальный день’ или ‘День Воскресения Христова’). Японский текст мне переслал Сергей Аникеев, который изучал творчество Ерошенко в Японии. Я перевела этот текст и тогда он стал своеобразным открытием. Это почти подстрочник. Тогда это было едва ли не первым моим прикосновением к огромной теме “Василий Ерошенко и христианство”, даже к еще большей – “Христианство в Японии начала 20 века”. Сегодня в условиях изоляции этот текст звучит совершенно по-новому.
Разбивка на периоды, близкие к строфам, моя. Мне кажется, что это стихи или стихотворение в прозе. Для этой публикации я изменила заглавие перевода – не “Пасхальный день”, а “День Воскресения Христова”.
Юлия Патлань
ВАСИЛИЙ ЕРОШЕНКО. ДЕНЬ ВОСКРЕСЕНИЯ ХРИСТОВА
Сегодня праздничный день Воскресения Христова.
Вечером я вместе с Акита-сан и двумя-тремя другими друзьями ходил смотреть пасхальную всенощную службу в соборе Никорай-до в Суругадай.
Акита-сан сказал, что служба великолепна, но для меня она, по сравнению со службами в России, бесцветна и неумела, лишь напоминая настоящую.
Я ведь помню службы, которые были чудесны.
Благодаря этим службам сердце становится великодушным и преисполняется радостью, которую уже никогда и нигде не позабудешь.
Но разве такие службы где-то действительно были?
Нет, наверно, не было.
Наверно, это был сон.
Люди часто и с легкостью видят сны…
Сегодня дома никого больше нет.
Я совсем один.
Снаружи слышен шелест дождя.
Дождь идет со вчерашнего дня, не переставая.
Это пасхальный день.
Отчего же так саднит в груди?
До слез… но я не плачу.
Уже и слез нет, чтобы плакать.
Я ведь уже не ребенок…
Сейчас в отцовском доме все родные, надев красивые одежды, собрались в самой большой из комнат.
Отец, говоря ‘Христос Воскресе!’ поочередно христосуется с каждым.
А затем и матушка, говоря ‘Христос Воскресе!’, награждает каждого поцелуем.
И вот все сестры и братья многократно целуют друг друга, радуясь.
Затем все садятся вокруг стола.
Перед каждым накрыто угощение – разные красные яйца, пасхальный кулич и другие вкусные яства.
Между отцом и матушкой – пустой стул.
Для всех этот стул означает, что кого-то ждут, словно кто-то еще не пришел.
Отец спокойно встал, а затем, обращаясь к стулу, сказал: ‘Вася-сан, Христос Воскресе!’…
Ах, мне слышится его голос.
Рядом со мной кто-то горестно вздыхает.
Но нет, никого нет.
И в доме никого больше нет.
Я ведь совсем один, наверно, это шум дождя… отчего же так саднит в груди?
До слез… но я не плачу.
Уже и слез нет, чтобы плакать.
Не ребенок ведь… Когда-то я встречал пасхальный день вместе с родителями, братьями и сестрами.
Но я уже думаю об этом, словно о грезах.
В этих грезах я будто пытаюсь попасть в то время в одинокой усадьбе в глухой деревне, где я, уснув от запаха яблонь, сплю под яблоней.
Жаркие лучи солнца, плеск лодок на маленькой речушке, громкое жужжание пчел навевают приятные сны.
Люди легко и часто видят сны…
На околице моей родной деревни – большой сосновый лес.
Сегодня братья и сестры с друзьями идут туда играть.
Таков пасхальный обычай.
Нагретые весенним солнцем сосны благоухают.
Все парами спокойно идут, гуляя, среди сосен, слышно, как с неба, приближаясь, льется веселый звон большого церковного колокола.
Парни и девушки весело играют на опушке леса, где вывешены большие качели.
Ах, я слышу милые голоса вас всех.
Обращаясь к моей старшей сестре, спрашивают: ‘Почему же Вася-сан не вернулся домой праздновать Пасху со всеми?’
Ах, кто-то рядом со мной горестно вздохнул.
Нет, никого больше нет.
В доме больше никого.
Я совсем один.
Кажется, по-прежнему шумит дождь…
До слез… но я не плачу.
Уже и слез нет, чтобы плакать.
Ведь я не ребенок…
Раньше в пасхальный день и я тоже вместе с братьями, сестрами и друзьями ходил играть в сосновый лес.
Тогда каждый из вас брал меня за руку, и я говорил: ‘О лице человека, которого люди не могут увидеть воочию, говорят как о безобразном, но я так не думаю.
Сегодня утром ты давал мне пасхальный поцелуй, ведь в это время я хорошо разглядел твое лицо.
Итак, людей заблуждающихся можно понять’, – когда я говорил это, все весело смеялись.
Но вот уже Мария, кажется, ждет ‘бабушкиных сказок’.
Эта бабушка с рождения и до смерти жила в маленьком земляном доме, но рассказывала о пышных, больших беломраморных дворцах.
Бабушка всю жизнь прожила в несчастье и бедности, но в холодный зимний день рассказывала нам, малышам, сидевшим возле теплой печи, сказки о прекрасном царстве счастья.
Я уже тогда удивлялся, откуда же бабушке известны такие чудесные слова, откуда она так прекрасно об этом знает.
Еще и теперь я считаю это чудом.
Ведь та бабушка, даже возведя из слов большой беломраморный дворец, царское блаженство видела только во сне и грезах. Люди часто и с легкостью видят сны.
Сегодня мой отец, как и каждый год на Пасху, сказал: ‘Нужно пойти поклониться могилам покойных деда и бабки, прочей родне’, и родные пойдут туда.
Там все поочередно, говоря ‘Христос Воскресе!’, приложатся к темным крестам, стоящим на могилах.
Затем убирают эти могилы красивыми цветами, кладут и оставляют сверху красные яйца.
Ах, там могила моей младшей сестренки Кати.
Однажды младшая сестренка и я плакали вместе.
Теленок Ромы съел столько зерна, что чуть не умер, и люди для его спасения должны были пустить ему кровь, сделав небольшой надрез на ухе.
И мне, и Кате невыносимо хотелось пойти посмотреть на это удивительное событие, а моя сестренка Поля, оставив нас дома, сделала это сама. Ах, плутовка!
Моя сестренка Катя умерла шестилетней.
Она умирала от дифтерии, страшно мучаясь от удушья, и все смотрела в окно, лежа на руках у матери.
Младшая сестра ждала возвращения отца из дальнего городка.
– ‘Матушка, отец, верно, принесет мне что-то в подарок’ – все переживала она, сгорая.
– ‘Матушка, как ты думаешь, кого отец любит больше всего?’ – все спрашивала она мать.
Она умерла через час после возвращения отца.
Говорят, в миг смерти она улыбалась.
Ведь у отца был для нее самый прекрасный подарок, и по нему Катя поняла, что отец любит ее больше всех.
Хоть и измученная, Катя все время улыбалась, уходя на тот свет.
Для чего, зачем она ушла на тот свет, я в то время еще не понимал.
Да и теперь еще я этого не понимаю.
С тех пор отец каждый год в пасхальный день идет на ее могилу; сидеть на могиле Кати, беседуя с ней о чем-то, вошло у него в привычку.
И сегодня тоже отец, сидя на этой могиле, думает о чем-то.
Все собираются поблизости, ожидая этого разговора.
Отец сказал: ‘Катя-сан и Вася-сан не вернулись назад из дальних стран, чтобы встретить Пасху.
И говорят, что из этих стран сюда уже нельзя возвратиться’.
Ах, кто-то плачет рядом со мной.
Нет, больше никого нет.
В доме никого больше нет.
Это все тот же шум дождя.
О Боже, когда же кончится этот дождь?
Перевод с японского языка Юлии Патлань